Симона Вилар - Коронатор

Филип спросил, как приняли в Лондоне известие о победе под Барнетом. Лицо короля осветилось, и он поведал о пышных торжествах в городе. Однако оживление его быстро угасло, и он заговорил об Уорвике.

– Его тело четыре дня лежало в Соборе Святого Павла, и видели бы вы, какие толпы стекались туда. Люди не хотели верить, что Делателя Королей больше не существует. Даже когда погиб мой отец, начавший эту войну, не было такой скорби. Теперь же люди сразу забыли свое недовольство коронатором, и Уорвик стал почти легендой. Горожане, йомены, рыцари, духовенство – все пришли к его гробу. Многие рыдали. Солдаты вспоминали, что именно он приказал щадить их во время войны Алой и Белой Розы, что он был добр к ним и знал об их нуждах; горожане – что граф закупал хлеб за морем в голодные годы, берег их свободы и привилегии, чтил их праздники. Рыцари говорили о нем, как о последнем мужчине из рода Невилей, потомке королей Англии. Воздух был наполнен сдерживаемыми рыданиями. Я объявил торжества по случаю победы, но люди облачились в траур. Я много передумал, когда стоял над гробом мертвого Медведя в соборе Святого Павла. Потерять старого врага порой не менее тяжело, чем лишиться друга. А ведь было время, когда я считал его своим другом и наставником… И мне будет недоставать Ричарда Невиля… Что греха таить: всем, чем я владею сейчас, я обязан Уорвику – да будет милостив к его многострадальной душе Господь!

Король осенил себя крестным знамением.

– Я заказал сто молебнов за упокой его души. И столько же за его брата Монтегю и Анну Невиль.

– Что?! За леди Анну?..

Филип рывком приподнялся и едва не задохнулся от боли. Эдуард с удивлением поглядел на него.

– Вы не знали? Принцесса Уэльская была в Барнете, куда ее привез наш брат Ричард. Однако ее нрав вам известен лучше других, барон. Когда вы были спутниками, она нарядилась мальчишкой, затем в Лондоне ее видели в платье служанки. Все это весьма странно, и мне трудно верить, когда о ней говорят, что она была весьма сообразительна и унаследовала государственный ум своего отца. В ночь после битвы, когда мы оставили ее бодрствовать у тела Уорвика в часовне аббатства, она бежала, заколов часового у ворот, и исчезла. Мы сделали все, чтобы ее разыскать, но обнаружили только одно – ее траурную вуаль у края трясины. Опасаясь худшего, я велел обшарить болото и, увы, солдаты наткнулись на ее обезображенный, распухший труп. Она пролежала под водой несколько дней, лицо вздулось и потемнело. Но на ней были лохмотья траурного платья, и ее опознали баронесса Шенли и герцог Кларенс. Упокой, Господи, и мятежную душу Анны Невиль… Я почти не знал ее, но она одно время была моей невестой, одной из родовитейших и знатнейших леди Англии. Я велел предать тело земле со всеми почестями, хотя так и осталось не выясненным, утонула ли она, забредя ночью в трясину, или в отчаянии покончила с собой, что суть грех. Мне говорили, что Эд Ланкастер страстно любил Анну и торопил мать с высадкой в Англии, чтобы скорее соединиться с юной супругой. Маргарита же медлила, ведя свою политическую игру. Но вот что еще странно: мой брат Ричард Глостер весьма сомневается в гибели Анны Невиль. Он смеется и говорит, что она, как и ее отец, сделана не из того теста, чтобы так скоро сказать «Аминь». Но, по-моему, мой добрый Ричард был просто неравнодушен к младшей из Невилей, хотя и сам не отдает в том отчета.

Филип был ошеломлен. Вот он, их с Анной шанс! Ее «смерть» открывала для них горизонты новой жизни. Теперь ее не станут искать, рассылая во все крепости и монастыри королевства шпионов, оглашая на всех рыночных площадях ее приметы, назначать награду тому, кто укажет, где она скрывается. Теперь он сможет увезти ее в Нейуорт, в Пограничный край, где никому нет дела до королевских указов и важных чиновников, – в край, столь удаленный от остальной Англии, что никто ее не найдет, ибо для южан Пограничье – варварская страна, что-то вроде описанных Геродотом полуночных земель, где обитают люди с песьими головами.

Филип едва дождался, когда король уедет, и тотчас послал Оливера за Анной.

После отъезда вслед за королем отряда Майсгрейва крохотную хижину в лесу объяла тишина.

Была весна. В нежно-зеленых зарослях папоротника доцветали ландыши, поднялись и готовы были распуститься лесные колокольчики, поляны пестрели маргаритками. Кусты дрока словно покрылись огненными язычками. Ветер раскачивал звездочки нарциссов и диких лилий. В зарослях цветущего боярышника сновали кролики. В воздухе витал острый запах трав, дикой мяты, влажного мха. Порой из лесу долетал трубный зов оленя, и вблизи хижины, как порыв ветра, проносились пятнистые лани. У подножий дубов бороздили мягкую землю вепри и барсуки, раздавался лай лисиц, натужно гудели пчелы, и из чащи долетал грудной голос кукушки. По утрам роса на кустах сверкала, как бриллианты, мир казался первозданным Эдемским садом, и не верилось, что где-то идет война, что люди с упрямой жестокостью истребляют друг друга.

Когда Филип засыпал, Анна уходила в лес, садилась на ствол поваленного дерева и долго оставалась так, впитывая окружающую ее гармонию природы, дивясь тому, как долго она была лишена всего этого.

Для всех, кто знал Анну, она умерла. Это было странное чувство, ощущение начала новой жизни – довольно необычное и тревожное. Анна догадывалась, как вышло, что ее признали в неизвестной утопленнице. Эд Ланкастер лишился супруги, Кларенс тотчас превратился в самого состоятельного и влиятельного вельможу в Англии – наследника Невилей, Монтегю и Бьючемов[97]. Он готов был бы душу дьяволу заложить, лишь бы уверить всех, что труп в болоте – младшая сестра его супруги. А Дебора… Анна подозревала, что подруга попыталась таким образом отвести подозрения от Анны и позволить ей скрыться.

Когда Филип Майсгрейв поведал Анне о ее «смерти», она поняла, что все преграды разрушились. Оставался лишь Эдуард Ланкастер. Анна была его венчанной женой, а значит, принадлежала ему по закону, и Филип не мог, не преступив закона, соединиться с ней. У нее были все основания желать Эду смерти, но – таково уж было свойство ее натуры – она испытывала к нему только щемящую жалость. Поборов нерешительность, он все-таки явился в Англию и сделал это, догадывалась она, вопреки воле матери. Только сейчас она поняла, что всегда знала, что Эд Ланкастер любит ее, что он несчастен, и все, что он сделал с ней – результат отчаяния и неразделенного чувства… Что ж, теперь Ланкастеры здесь, и Филип говорит, что их силы достаточно велики, чтобы расквитаться с йоркистами. Но Анну все это уже не волновало. Ее отца нет в живых, и победят ли Ланкастеры, вынуждены ли будут уступить – ей нет до них дела. Она стремилась только к одному – уехать так далеко, как только возможно, туда, где они будут вдвоем с Филипом и где родится их ребенок.