Роберта Джеллис - Гобелены грез

Молодой рыцарь значительно окреп за прошедшую неделю. Раны его закрылись, короста покрывавшая их, сошла, обнажив розовую нежную кожу там, где сочившиеся гноем и сукровицей язвы так долго сопротивлялись мазям и притиркам Одрис, и мучила его теперь не столько боль, сколько неистовое желание почесаться. Хью подолгу сиживал в постели, затем начал подниматься на ноги. Поначалу его хватало только на пару шагов до кресла, с чужой, разумеется, помощью. Наконец, настал день, когда с Морелем впереди и Фритой сзади, готовыми в любой момент подхватить его в случае необходимости, он спустился вниз по лестнице в холл, чтобы разделить трапезу с прочими домочадцами. Хью, посмеиваясь, говорил позже, что это было бы похоже на триумфальную процессию, если бы его постоянно, словно пьяного, не клонило на бок при каждом шаге. Леди Эдит настояла, чтобы Хью занял место сэра Оливера. Сказала она это в виде шутки, смысл которой заключался в том, что если он не вцепится в подлокотники кресла, то обязательно упадет, и на полу окажется не только его бренное тело, но и все яства, которые они, конечно же, смахнут со стола, когда бросятся ему на помощь. Как бы для полноты идиллической картины как раз в тот момент, когда Хью садился в предложенное ему кресло, появился гонец с письмом от Бруно. В письме говорилось, что король оказал ему честь, возведя его в рыцарство и назначив соответствующее жалованье. Есть у него и другие приятные новости, говорилось в письме, но о них он лучше расскажет сам, поскольку через пару недель король обещал отпустить его повидаться с сестрой.

Единственный диссонанс в это сплошное празднество внесла леди Мод Хьюг. Она, спустившись к трапезному столу, увидела во главе его Хью и тут же упала в обморок. Затем пришла в себя, прежде чем Одрис. успела оказать ей помощь, и разразилась такими истерическими рыданиями, что леди Эдит вынуждена была отвести несчастную женщину обратно в ее комнату.

— Не могу взять в толк, что с ней такое происходит, — сказала она, вернувшись. — Никогда за ней ничего подобного не замечала.

— Это как-то связано с Хью, — сказала Одрис, озабоченно глянув на мужа.

— Ох, ну не настолько же он уродлив, — заметил насмешливо Ральф. — Я, правда тоже, чуть было не дал деру, когда впервые заглянул ему в лицо, но чтобы так вот сразу падать в обморок…

Хью расхохотался. Одрис шутливо потребовала извиниться за оскорбление — ее муж, настаивала она, вовсе не уродлив, а их сын, Эрик, — самый красивый в мире ребенок, лучшее тому доказательство, поскольку они с отцом похожи, как две капли воды. Хью вслух посочувствовал сыну, и Ральф тут же взял свои слова обратно, согласившись, что нет в мире ребенка краше Эрика. Слуги, повинуясь знаку Эдит, поспешили с горячими блюдами и постепенно, за вкусной едой и веселыми разговорами, странный инцидент с леди Мод оказался на время забытым.

К несчастью, чем дольше жил Хью в Джернейве, тем более загадочным представлялось поведение леди Мод, так что в конце концов на него просто нельзя уже было не обратить внимание. Примерно неделю после того, как Хью впервые спустился в трапезную, стояла дождливая погода, и Ральф воспользовался первым же после этого погожим днем, чтобы вернуться в Ратссон. Мод держалась в стороне от Хью, пока тот сидел в холле, выслушивая доклады Эдмера, утверждая его решения и подсказывая иногда, как лучше исправить ущерб, причиненный вторжением шотландцев. Однако позже, когда он, достаточно окрепнув, стал проводить все больше и больше времени во дворе и у хозяйственных пристроек замка, наблюдая за строительством, она все чаще и чаще начала попадаться ему на пути. Леди, правда, не падала больше в обморок, но испуганно таращила на него глаза и опрометью бежала прочь, зачастую заливаясь слезами. Хью несколько раз порывался остановить леди Мод и попытаться убедить, что у него и в мыслях нет обвинять ее в том, что приключилось с его отцом в Хьюге, но так и не сумел это сделать.

В конце концов доведенный до белого каления Хью, который с детства с особой чувствительностью воспринимал малейшие признаки неприязни со стороны других людей, начал видеть дурные сны, в которых фигурировала эта женщина, и однажды перед трапезой пожаловался на это жене.

Одрис кормила Эрика и, оторвавшись от умиленного созерцания жадно насыщавшегося малыша, спокойно сказала:

— Я знаю. Леди Мод прямо-таки преследует тебя.

— Преследует меня? — удивленно переспросил Хью. — Да я, исходя из ее повадок, сказал бы, что она бежит от меня, словно черт от ладана. Если она, как ты говоришь, преследует, почему бы ей просто-напросто не подойти и не поговорить по-человечески со мной? Все, что я хочу сказать ей, это то, что не держу на нее зла и хочу только спросить, как зовут ту девушку — наследницу Хьюгов и кто ее опекуны. С Хьюгом надо что-то делать, иначе он перейдет в руки короля, а я не имею ни малейшего желания видеть королевский замок столь близко от Тревика.

Одрис лишь покачала головой, услышав о Хьюге, и вслух заметила:

— Леди Мод почему-то влечет к тебе. Она совершенно не может этому сопротивляться, — и, вздохнув, продолжала: — Надо бы отправить ее обратно в Хьюг, но у меня душа переворачивается, стоит подумать об этом. Там ведь все, до последнего слуги, относятся к ней с презрением, а здесь ей хорошо с тетей.

— Тогда пусть остается, — с досадой сказал Хью. — Да мы и сами надолго тут не задержимся.

Одрис искоса глянула на него, но ничего не ответила, и Хью поспешно заковылял прочь. Он прекрасно понимал, что Джернейв нуждается в крепком и рачительном хозяине больше даже, быть может, чем Хьюг. А если начистоту, то не хотел уезжать из Джернейва. Чем глубже он втягивался в заботы, связанные с восстановлением замка, тем больше влюблялся в Железный Кулак, и постепенно дошло до того, что он начал испытывать страстное желание остаться и хозяйничать в нем по своему усмотрению. Но Хью помнил, что изображено было на гобелене, и, пока считал себя единорогом, не мог позволить себе роскошь назваться владельцем Джернейва.

Проводив взглядом мужа, молодая женщина вновь наклонилась над сыном, но мысли ее заняты были отнюдь не ребенком. Одрис отчетливо представляла, что тревожит Хью, но не могла придумать, как исправить зло, которое причинила ему, показав гобелен. "И зачем только я пошла на это? " — горько каялась Одрис. Глаза ее медленно наполнялись слезами. Хотела защитить дядю, и вот что из этого получилось. Дядя Оливер лежит в сырой земле, ни о какой угрозе со стороны мужа не может быть и речи, но попробуй его убедить в этом — не станет слушать, что бы ни сказала. Но Джернейв слишком важен для нее, чтобы отдавать замок в чужие руки, которые могут оказаться нечистыми. Истинных рыцарей, подобных дяде Оливеру, не много сыщется в этом мире. Нет, она просто обязана найти способ убедить Хью в том, что все, связанное с единорогом, больше к нему не относится.