Дина Лампитт - Серебряный лебедь

— Что здесь было раньше? — поинтересовался Поуп.

— Кажется, винтовая лестница, ведущая в Гейт-Хаус из галереи, считавшейся самой длинной в Англии. Слуги говорят, что здесь есть привидение.

Глубокие голубые глаза Поупа загорелись почти на одном уровне с ее глазами:

— Расскажи мне о нем. Ты его видела?

Мелиор Мэри покачала головой.

— Нет. По слухам, это тень шута сэра Ричарда Уэстона.

— А кто он?

— Мой предок, который построил замок Саттон.

— Так это его инициалы украшают наружные стены?

— Да. Высокого был мнения о себе, правда?

Подавив улыбку, Александр кивнул головой. Вечером, когда Мелиор Мэри ушла спать, он сидел в зале на втором этаже и пересказывал эту историю Елизавете:

— Она настолько одержима всякими взрослыми мыслями, что над ней невозможно не смеяться.

Елизавета улыбнулась, а Джон холодно посмотрел на него и спросил:

— Почему?

— Потому что она похожа на точную копию взрослого, только уменьшенную, и это довольно забавно.

Только произнеся эти слова, Поуп понял, что то же самое можно сказать и о нем, и униженно замолчал. В комнате воцарилась неловкая тишина. Джон ногой подталкивал чурбан ближе к огню, Елизавета еще более сосредоточенно склонилась над вышиванием, а Александр залпом допил свой стакан портвейна. В конце концов Джон произнес:

— Мне все равно, что вы сказали о моей дочери, сэр.

Он поднялся и вышел из комнаты. Поуп испуганно последовал за ним.

— Он подумал, что я хочу уподобить ее своей уродливой внешности, — прошептал он и прежде, чем Елизавета успела остановить его, выбежал из комнаты, довольно сильно прихрамывая от расстройства.

Он нашел Джона в Большой Зале, уставившегося в огонь; его большие квадратные плечи сгорбились от гнева на свою судьбу. Окажись на месте Поупа кто-нибудь другой, он бы на какое-то мгновение почувствовал жалость к этому всеми покинутому человеку, но Александр просто тихо пробормотал: «Тиран», а вслух сказал:

— Мистер Уэстон, не уделите ли вы мне одну минуту?

Джон обернулся и подчеркнуто наклонил голову, глядя на молодого человека с голубыми глазами и задранным подбородком, стоящего перед ним подобно пришельцу из рая.

— Да, сэр.

— Я прошу прощения, если вы неверно истолковали мои слова, относящиеся к Мелиор Мэри. Я не хотел никого обидеть.

Джон стиснул зубы.

— Приберегите свои милые разговоры для моей жены, сэр. Изящные фразы и сладкие речи на меня не действуют.

Поуп немного побледнел, но не отступал.

— Вы принимаете мои извинения?

— Нет, не принимаю, мистер Поуп. Мне кажется, вы злоупотребляете моим гостеприимством.

Александр искоса посмотрел на него и произнес:

— Но, мистер Уэстон… Я только выражаю свое восхищение вами и вашей семьей.

— Мне кажется, это относится только к моей жене.

— Помилуйте, что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, мистер Поуп, ваше жалкое извинение — извинение мужчины, которым вы могли бы быть, но, очевидно, налет разврата все же затронул вашу убогую душонку.

Мягкий голос Александра задрожал, но он выговорил эти слова:

— Я бы хотел стоять на одном уровне с вами, чтобы иметь удовольствие ударить вас по лицу.

В ответ Джон три раза дернул за шнурок звонка.

— Уходите немедленно, сэр. И если я услышу что-нибудь об этом деле от вашей замечательной сестры или ее друзей, то не побоюсь сказать им всю правду.

— Какую правду? Что Елизавета мечет перед вами бисер, как перед свиньей? Что вы знаете о ее внутреннем мире столько же, сколько дикарь об изящных манерах? Скажите им вашу правду, мистер Уэстон, но будьте уверены, я обязательно скажу свою!

— Я не слышу твоего писка, жалкая мышь.

— А я — твоего карканья.

Ситуация выглядела бы очень трогательно, если не была бы столь нелепой: крошечный щеголь и лишенный всякого воображения сквайр ссорятся из-за любви к женщине, чья страсть беспробудно спит.

Но их несчастливые тайные встречи начались случайно, у входа в книжный магазин в Гилфорде. Елизавета уже вышла из кареты и хотела войти внутрь, когда перед ней вдруг появился поэт, как будто ждал там целый день. Он бросил на нее такой страстный взгляд, что она отпрянула.

— Боже мой, мистер Поуп! — воскликнула она, закрываясь мантильей с меховой опушкой от февральского ветра и колючего снега. — Куда же вы пропали?

Теперь была его очередь удивиться:

— Пропал?

— Да. Вы не были в Саттоне уже две недели.

— А вы разве не знаете, что ваш муж выгнал меня?

— Джон? Выгнал? За что?

— За то, что я осмелился покуситься на его собственность.

Закружились снежные хлопья, а она стояла и смотрела на него, и ее голубые глаза-цветы были исполнены чувств, которые она пыталась скрыть. Поупу показалось, что она впервые по-настоящему смотрит на него. Он погрузился в свои мысли. При всей красоте лица и мелодичности голоса он не мог привлечь женщину внешностью. Он мог очаровать умом и словами, но это не поможет ему сейчас, холодным зимним утром, на безжалостном белом свету.

Наконец Елизавета неожиданно задала ему вопрос:

— За что вы любите меня?

— За то, что вы — солнце, Джон Уэстон — вечная тьма, а я — обезьяна, ведомая красотой к совершенству…

Голос поэта замер. Он очень старался блистать умом, но его ясные глаза вызывали жалость.

— Не смотрите на меня так. Я понимаю, что я — всего лишь жалкий карлик, глупый и многословный.

Елизавету охватило желание любви и поклонения, и в этот момент она полюбила человека, обожавшего ее, и маска безупречного модного гения слетела с лица Александра.

Густо падал снег, ложась на капюшон ее мантильи. Она спросила:

— Что я должна сделать? Ответ уже был у него на устах:

— Спрячьтесь поблизости. Здесь, в двух шагах от дороги, есть кафе. Я буду там в четыре.

Елизавета засмеялась, а Поуп вдруг почувствовал, что не может говорить, поднес ее руку к своим губам и позволил себе заплакать.

Их любовь была взлелеяна в тепле таинственности. Короткие встречи раз в неделю переросли в ежедневные. Мелиор Мэри много раз сопровождала Елизавету на эти горько-сладкие свидания, попивая шоколад и наблюдая за тем, как крошечный молодой человек так пристально смотрит на ее хорошенькую мать.

К неизбежному концу подвела все это миссис Нельсон, одна из представительниц Беркширского комплекта. Вдова, женщина, претендующая на образованность, жадный коллекционер человеческих душ, она считала Поупа частью своей сокровищницы и измучила его бесконечным потоком намеков на свою любовь, плохо замаскированную под жалость.

Однажды она, предварительно убедившись, что миссис Уэстон нет дома, посетила магазин в Гилфорде и «случайно» заглянула в кафе, куда зачастили Поуп и Елизавета Уэстон, а затем зашла в Саттон, заметив Джону, как хорошо смотрятся вместе его жена и этот поэт. Гробовое молчание Джона яснее ясного свидетельствовало о том, что она попала в цель, и миссис Нельсон ушла, торжественно шурша юбкой, которая была на шесть дюймов шире, чем у любой другой дамы в округе.