Поездом к океану (СИ) - Светлая Марина

Если Юбер ждал, что у океана вздохнет полной грудью, во всю мощь легких, наполнившись до дна и выпустив из себя все до капли, то его ждало разочарование. Все такое же. Здесь — все такое же самое. Но в эти минуты он все еще надеялся.

Примерно в то же самое время на причал, облюбованный им, ступила Аньес.

Он еще не видел ее. Он стоял к ней спиной. И она со спины никак не могла бы его узнать. Тем более, что видела лишь раз, да и то в темном задымленном кабаке.

Право слово, ей было не до него. Она несла в руках штатив и сумку с фотокамерой. Ей определенно было совсем не до него, но она неминуемо приближалась, старательно обходя и двигаясь к краю причала. А он обернулся вполоборота, когда заметил ее, и хотел убраться ровно до той минуты, как разглядел.

Разглядел и не смог уйти, будто один взгляд на нее обратил его в соляной столб.

Сейчас эта женщина выглядела иначе. Совсем не так, как у Бернабе в заведении. Тут он впервые разглядел, что росту в ней, как в воробушке. Она едва достигала его плеча, а он и сам никогда не отличался впечатляющей рослостью. Папаша Викто́р посмеивался, что сестры имеют все шансы его обогнать. Хотя, конечно же, это было не так. Но куда ему против отца, который, входя в комнату, слегка наклонял голову, чтобы не зацепиться макушкой?

На Аньес были теплые плотные суконные брюки, похожие на армейские, и этим она так не походила на ту, по меньшей мере, кинозвезду, запомненную им, что сейчас в пору было удивляться. Брюки — вправлены в шерстяные теплые гетры, а на ступнях — ботинки, грубые, на шнурках, как у мальчишки. На Аньес — черный свитер больше на несколько размеров, чем полагалось. А сверху — вязаный крупными косами серый шерстяной жилет, перехваченный на тонкой талии мужским ремнем с большой пряжкой. Грудь у нее, помнится, пышная, ладная. Оттого талия кажется еще более тонкой, несмотря на несколько слоев одежды не по фигуре. Темные волосы просто собраны на затылке шпильками, открывая шею. И лицо тоже открыто — на нем ни грамма косметики, и так она выглядит куда моложе женщины из заведения в Ренне. Почти девочка. Свежая и раскрасневшаяся на этом пьянящем воздухе, вкуса которого Юбер почти не ощущал.

Она ставит штатив. На шее ее болтается бинокль — черт его знает зачем. Движения спорые. И даже помощь предлагать — как-то неловко. У Аньес выходило куда лучше, чем могло бы выйти у майора.

И все же он осмеливается заговорить с нею. Раскрывает рот и в ту же минуту она опережает его:

— Вы простите, пожалуйста, что я вторглась. Но здесь самый лучший вид на вход в порт. Мне пришлось.

Голос у Аньес глубокий, совсем не робкий, даже и правда скорее мальчишечий, чем женский, но все же бесконечно волнующий. В этом голосе можно увязнуть до конца своих дней.

— Вы фотографируете? — глупо спросил Юбер и тут же исправился: — Вы мне не мешаете.

— Да, это фотоаппарат. Им фотографируют.

Она улыбнулась и повернула к нему голову. Их взгляды наконец пересеклись, не оставив пути к отступлению обоим. Но если Аньес и узнала его, то виду не подала. Просто смотрела прямо и открыто в лицо человека напротив. Резкие черты, глубоко посаженные темные глаза, крупный мясистый рот. Подбородок с ямкой, слишком энергичный для человека, тихо глядевшего на воду. Этими самыми глазами, в которых черти сидят. Его стихией должен быть шторм в открытом море, но не тихие всплески у берега. Таким было ее впечатление о нем сейчас.

Они, должно быть, странно смотрелись рядом. Как две катастрофы.

— Сегодня должна вернуться «Серебряная сардина», — пояснила Аньес. — Она ушла еще в сороковом, в октябре. Набежит зевак, надо занять позицию получше, пока нет никого.

— Большое судно?

— Достаточно, чтобы увезти полтора десятка наших сограждан из летной школы Ле-Мана, нескольких чинуш из Требула и двух английских летчиков. Дуарнене тогда сложно было назвать гостеприимным для них городом.

— А теперь его возвращают?

— А теперь его возвращают.

— Много времени понадобилось.

Она ничего не ответила. Пожала плечами и продолжила заниматься своим делом. Юбер никуда не уходил, хотя, пожалуй, было самое время откланяться. На кой черт ему чужая консервная банка? Но он все оставался на месте, теперь уже безо всякого затруднения разглядывая Аньес при свете дня. Она же, хотя и понимала этот его взгляд, нисколько не смущалась и даже не выказывала своего понимания. Так, будто Юбера здесь не было. Притворяться было легко — он помалкивал. Волны продолжали биться о причал.

Как она и сказала, постепенно людей в порту прибывало. Даже военный оркестр привезли. Сейчас он располагался возле соседнего пирса и издавал занятную инструментальную белиберду. Мужчин вокруг не очень много. Большинство в форме. Основную движущую силу составляли женщины, совсем немного стариков, дети, одетые бедно, но им было очевидно весело. Приподнятое настроение витало в воздухе, и Юбер, улыбаясь, крутил головой по сторонам, разглядывая толпу. А потом услышал, как она снова проговорила, перекрикивая портовой шум:

— Вы ведь приезжий, да? Не чиновник и не моряк. Иначе всё знали бы про «Серебряную сардину»?

— Я из Лиона. Там только реки.

— Зато полноводные, а у нас, бывает, такие отливы, что до острова можно пешком дойти, — подмигнула она ему. — И что вам здесь надо? Ищете работу? Думаю, с этим дела обстоят не лучше, чем в Лионе. В больших городах больше возможностей и надежд.

Да. Надежд. Особенно разбитых.

— И что вам здесь надо? Ищете работу? Думаю, с этим дела обстоят не лучше, чем в Лионе. В больших городах больше возможностей и надежд.

Да. Надежд. Особенно разбитых.

Юбер отрицательно качнул головой. Рука дернулась к карману плаща — он достал сигареты и покрутил их в руках.

— Я бездельник и упорно изыскиваю возможности избежать труда.

— А чем же вы заняты? — ее взгляд застыл на его пальцах, вертевших коробок. Сигареты были хорошие, а не дешевый табак, который курили матросы.

— Я никогда не видел океан. Я бывал у моря, но никогда не видел океан. Странно это — приехать на край земли, чтобы посмотреть?

— Не странно. Вам нравится?

— Нет. Не знаю. Тут вода, там вода… Как будто никакой разницы.

— Похоже?

— Слишком похоже. Еще и остров этот ваш дурацкий.

— Он не дурацкий! — она неподдельно возмутилась и повернулась к нему всем корпусом, уперев руки в бока, отчего ее тонкая талия стала еще тоньше, и обрисовалась пышная грудь под громоздкой одеждой.

— Почему же? До него в отлив можно дойти пешком и из-за него ни черта не видно.

— Это остров Тристан, и он — часть нашей культуры. Мировое наследие. Он не может быть дурацким.

— Это должно мне о чем-то сказать?

— Должно было.

Юбер расхохотался. Она, похоже, тоже не сердилась. Валять дурака оказалось занятно.

— Вы легенду о Тристане и Изольде слышали? — осведомилась Аньес, приподняв бровь.

— Крайне поверхностно.

— Удивительно! Бытует мнение, что их могилы находятся на острове Тристан под защитой сплетенных деревьев.

— Вот как?

— Именно.

— Не представляю, как я жил до сих пор, не зная об этом.

Теперь рассмеялась она. А после решительно переставила штатив, повернув камеру к Юберу. И сделала снимок. Задорный взгляд ее был прикован к нему. И что-то в нем отзывалось на этот взгляд. Вероятно, похоть.

— Я обязана была запечатлеть на память человека, чей разум чист, как у ребенка, — деловито сообщила она отголоском его мыслям, снова вызвав смех. Он был далек от чистоты так, как может быть далек, к примеру, кочегар, с ног до головы покрытый копотью и по́том.

— Никогда не интересовался тем, что не приносит практической пользы. Что у вас за камера?

— Фогтлендер Бриллиант. Тридцать второго года. Осталась от мужа.

— Немецкая?

— Немцы делают немало хороших вещей, — пожала она плечами.

— Однажды мне довелось достаточно тесно коснуться плодов их деятельности. С тех пор предпочитаю не задумываться об этом.