Поездом к океану (СИ) - Светлая Марина

— Нет, у вас удивительно устроена голова! Ничем не затуманена. О чем же вы думаете?

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас.

— О том, что еще несколько минут, и вы прозеваете то, ради чего пришли.

В это самое время мимо них пронесся невысокий мужчина в залихватски надвинутом на затылок кепи. Молодой, тощий, парнишка еще. С фотоаппаратом, болтавшимся на цыплячьей шее и невероятной уверенностью в том, что ему никто не сломает эту самую шею за безмерную наглость, проявленную здесь же, сходу. Не озадачиваясь тем, чтобы извиниться, он буквально собственным задом оттолкнул Аньес от того места, где она стояла. Та только охнула, Юбер подхватил ее локоть, чтобы она не свалилась с причала, но и того она не заметила, схватившись за камеру. Ни парнишке, видимо, ее собрату по разуму, ни ей самой дела не было до инцидента. «Серебряная сардина» показалась из-за острова Тристан — теперь Юбер знал, как он называется — и медленно вплывала в порт, готовясь ошвартоваться. Обычная консервная банка. Рыболовный траулер на паровом двигателе. Древнее Юберовой бабушки.

Щелчки фотоаппаратов зазвучали наперебой. Оркестр на берегу заиграл Марсельезу — чем еще встречать героическое судно, вернувшееся на родину? Не по-ноябрьски палило солнце. Юбер курил и веселился.

— Видимо, в Британии его постеснялись списать на металлолом, — проворчал Анри себе под нос.

— Держите штатив! — услышал он сквозь всеобщий рев, и в его руках оказались деревянные ножки. А сама владелица означенного предмета, ринулась прочь с причала, в толпу. Не иначе снимать моряков и представителей городских властей. Мальчишка, прозевавший ее маневр, бросился следом.

Майор так и остался стоять на месте, не вполне понимая, что ему делать дальше. Но делать ничего и не пришлось. Позднее Аньес сама его нашла. Толпа еще не расползлась восвояси. Зевак хватало. Она вынырнула из множества людей так, как и исчезла среди них — внезапно. Взглянула на него и серьезно, и насмешливо — не разберешь — и осведомилась:

— Вас не помяли?

— Нет. Штатив тоже цел.

— Тогда не будете ли вы столь любезны помочь мне донести его до машины?

Невзирая на ноющую ногу, любезности ему бы хватило дотащить до машины не только чертову подставку для фотоаппарата, но и ее саму. Или не одной лишь любезности. Впрочем, едва ли она нуждалась в помощи, скорее уж ей, как и ему, хотелось продлить знакомство еще хотя бы немного. Узнала ли она его? Этот вопрос зудел на губах, но Юбер по-прежнему не спрашивал.

Ее и правда ждал автомобиль. Собственный, а не такси. Ситроен на переднем приводе темно-вишневого цвета, натертый почти до глянца. Шофера не было, и отсюда следовал закономерный вывод, что поведет она сама. Удивляться нечему. В самом деле, чему удивляться? Женщина с внешностью кинозвезды в армейских брюках на этом элегантном звере, и он, подобно пажу, позади нее вместо шлейфа волочет штатив.

— Вы надолго к нам? — спросила Аньес, уже усаживаясь за руль.

— Думаю, нет. Что хотел, я увидел.

— Вы не то увидели, что хотели. Заезжайте поужинать. Садитесь на Ар Youter[1], доедете до Требула. Там спросите про ферму Tour-tan.

— Слишком много непонятных слов для одной фразы, — хохотнул Юбер, вдруг разглядев ее глаза, поймавшие на себя лучи солнечного света. Всего на мгновение, прежде чем она с элегантностью аристократки надела на нос очки от солнца. Однако помнить небесные всполохи в ее серебристом взгляде в эти секунды ему предстояло до конца жизни.

— Tour-tan — значит «маяк». У нас дом возле старого маяка, его сейчас не эксплуатируют. Зато по нему легко ориентироваться. А Ар Youter — это всего лишь наша узкоколейка из Одьерна. Ее до конца года закроют. Как раз прокатитесь напоследок.

— Вы всему даете имена? Поездам, транспортным веткам и домам?

— Мы, бретонцы, любим красивые имена. Так предметы становятся роднее.

— Язычники! Ну и что же значит этот ваш Ap Youter?

— Ветка едоков каши! — хохотнула Аньес. — Я буду ждать вас по расписанию поезда.

С тем и уехала.

И ведь действительно ждала.

[1] В действительности эта ветка железной дороги не делала остановки в Дуарнене, следуя прямо в Требул.

Она понятия не имела, для чего пригласила его в материн дом. Этот человек был ей не нужен, да и не особенно-то и понравился. Он одним своим присутствием в поле зрения словно бы давил на окружающих. Такого к ногтю не прижмешь. Такой выйдет из-под контроля — и неизвестно, чем дело обернется. Никакому здравому смыслу ее импульс не поддавался, а Аньес, внешне будучи до кончиков ногтей женщиной, в основе своей имела гораздо больше мужского, чем многие из мужчин, что ее окружали. Марсель в шутку звал ее Маленьким Бонапартом. И, кажется, вся нежность, которую отмерил ей господь, просыпалась лишь в те часы, когда того хотел ее муж.

Сейчас, вдовой, она расцвела в своей женственности. Но никаких чувств себе не позволяла, вполне трезво оценивая собственную привлекательность как рычаг, с помощью которого можно добиться если не всего, то очень многого. Добавить к тому немного кокетства — и выйдет идеальная картина жизни. Жизни давно уже осточертевшей.

И все же она для чего-то позвала этого Лионца, который ей даже не представился. И, к слову, не ответил, придет ли.

Должно быть, всему виной скука. Оттого и оторваться там, у причала, от этого мужчины у нее не вышло, каждую минуту она давала себе обещание, что сейчас уйдет, а вместо этого придумывала все новые и новые слова, чтобы удержать его рядом.

Аньес бесконечно скучала в этой глуши, в которой росла, зная каждый камень и каждый куст.

Тур-тан, Дом с маяком, как его все чаще называли те, кто приезжали в Требул, располагался в стороне от поселения, и из окон его было видно океан, от которого здесь захватывало дух. Когда поднимались волны, они иногда почти достигали стен фермы, хотя та и была построена на возвышенности. От самой фермы можно было добраться до полуразрушенного маяка, сложенного из красного камня круглой, сужающейся к верху башней. Он возвышался на одинокой скале в пятидесяти метрах от берега. И мощеная бусчаткой дорога тонкой стрелой устремлялась к нему, превращаясь в высокий мост.

Смотрители маяка[1] из поколения в поколение жили здесь же, на ферме. А когда его закрыли вскоре после завершения строительства нового, на острове Тристан, земля и дом переходили из рук в руки, пока ее не выкупил родной отец Аньес, редкий мечтатель, имевший достаточно средств и власти, чтобы позволить себе мечтать. Герой Великой войны, снискавший славы, но не нашедший пути назад. В конце семнадцатого года он получил краткий отпуск домой. В восемнадцатом родилась Аньес. О том, что у него дочь, он так и не узнал. Это случилось у реки Марна в самом конце весны. Мать Аньес была странной вдовой. Ее первого мужа похоронили там, где он погиб. Тела второго она тоже так и не увидела. Должно быть, так даже лучше — хранить родных в памяти лишь живыми.

Аньес, похоже, унаследовала ее судьбу. И всегда, с самого детства верила, что это невыносимо грустно — умирать весной, когда все вокруг должно подтверждать, утверждать жизнь единственным приемлемым законом бытия.

Все, что осталось ей от отца, которого она не знала, — этот старый Дом с маяком, перестроенный в настоящее поместье. Все, что осталось ей от Марселя, которого она любила, — неистребимая вера в себя.

Мадам Прево, Женевьева, мать Аньес — единственная, кто и сейчас оставалась с ней. Это она, а не кто-то другой, управляла фермой. И подушка в комнате дочери была вышита тоже ею. А еще она гордо носила траур, даже если мужа ее заклеймили позором предательства.

— У нас гости? — спрашивала Женевьева, глядя, как Аньес распоряжается на кухне. Здесь теперь не так, как в былые времена. Из всей прежней прислуги хлопочет одна Шарлеза, маленькая юркая старушка с божественными руками — вот уж кто занимал свое место по праву. Готовила она так, что прежде, до войны, ее всё пытались переманить в другие богатые дома. Но преданность Шарлезы их семейству тоже была чем-то небесным.