Поль Бурже - Женское сердце

— Это действительно неблагоразумно, — продолжала мать, — та забываешь, что доктор нашел необходимым наблюдение за твоим здоровьем, так как он говорит…

— Ах! — перебила ее Жюльетта, — разве тут дело в моем здоровье! Дело в том, — продолжала она серьезно, почти трагически, — будет ли ваша дочь честной женщиной, которая может целовать вас, не краснея, или же… падшей женщиной…

— Падшей женщиной?.. — повторила г-жа де Нансэ с видимым ужасом. Усадив дочь на скамейку у ее ног, она с бесконечной нежностью погладила ее волосы и продолжала:

— Ну, дорогое дитя, исповедуйся перед старой матерью. Я уверена, что в твоей головке опять засела какая-нибудь сумасбродная мысль. У тебя ведь особенный талант портить себе жизнь разными бреднями а как бы ты могла жить спокойно…

— Нет, дорогая мама, — сказала Жюльетта, — тут не бредни, не воображение, — и продолжала еще мрачнее. — Я люблю человека, женой которого не могу быть и который ухаживает за мной. Я чувствую, я знаю, что если останусь здесь и увижу его, я погибну; вы слышите, мамочка, я погибну. Да, погибну, и теперь у меня только хватает сил бежать.

— Как, — спросила г-жа де Нансэ с ужасом, выдававшим недальновидность ее тревог за дочь, — так ты расстроена не разлукой с де Пуаяном. Я очень хорошо замечала, что ты страдаешь, но я думала, что он являлся причиной этого, и объясняла себе его отъезд тем, что он любит тебя, но не свободен…

— Умоляю вас, не расспрашивайте меня, дорогая мама, я ничего не могу вам объяснить… Но поймите, если вы любите меня, я не решилась бы так говорить с вами, если бы не страдала невыносимо; обещайте же мне не мешать исполнить то, что я собираюсь сделать…

— Что? — воскликнула г-жа де Нансэ. — Боже мой, ведь не собираешься же ты оставить меня и уйти в монастырь?

— Нет, — ответила г-жа де Тильер. — Но я хочу навсегда уехать из Парижа… отказаться от этой квартиры, так как моя нога никогда не переступит ее порога… Простите меня, если я причиняю вам хлопоты, которые собственно должна была бы взять на себя… Я попрошу вас переслать все, что мне здесь принадлежит, в Нансэ, где я буду вас ожидать…

— Да что ты говоришь, — ответила г-жа де Нансэ, — ведь через месяц, ну через год, тебе до смерти надоест Нансэ и твое одиночество. Ты придешь в себя от чувств, волнующих тебя в настоящее время… И тебе станет невыносимо жить вдвоем со старухой…

— С вами буду жить я, дорогая мама, с вами всегда и именно в Нансэ, в этом мое спасение, — сказала Жюльетта, страстно целуя белые морщинистые руки матери, ласкавшие ее страдальческое лицо. — Ах, не будемте больше рассуждать. Вы меня любите, вы знаете мою порядочность и благородство, помогите же мне спастись от падения…

— Жить со мной? всегда? — с грустью возразила г-жа де Нансэ. — А что будет с тобой, когда я умру, и ты останешься совсем одинокой на свете. Конечно, я умру раньше тебя, — и что же тогда?..

— Когда вас не будет со мной, — ответила Жюльетта с каким-то незнакомым ее матери выражением, — Господь будет со мной…

…………………………………………………………………………………………….

Спустя одиннадцать месяцев после своей дуэли с де Пуаяном и последовавших за нею событий Раймонд Казаль возвращался со своим приятелем лордом Гербертом на яхте этого последнего с Цейлона, где они охотились на слонов, после того как на одном из берегов Персидского залива стреляли львов.

Они остановились на острове Мальте, где их ожидала корреспонденция. Вероятно, одно из полученных Раймондом писем очень его расстроило, так как он сделался таким грустным, что лорд Герберт даже не пробовал его развлечь. Он знал, что у Казаля была на сердце какая-то тяжкая забота, хотя от него самого он не слыхал никаких признаний, но догадался об этом по резкой перемене, происшедшей в прежнем беззаботном Казале. Все эти одиннадцать месяцев они почти не разлучались и проводили время, как подобает двум друзьям, плавающим под белым с красным крестом флагом королевской эскадры. В августе они были в Норвегии, ловили лососей, оттуда поднялись до Нордкапа. В Англию они вернулись на несколько недель весною, чтобы не пропустить скачек в Ньюмаркете; здесь они отдались — Раймонд своей безумной страсти к игре, а лорд Герберт демону алкоголя, так как в море на своей «Далиле» — так называлась его яхта — он делался совсем другим человеком и не позволял себе ни единой капли водки, следил за малейшими подробностями по управлению яхтой, с точностью моряка, получившего диплом капитана дальнего плавания. Это служило доказательством, что в лорде Герберте жило сознание своей ответственности, — такое сознание типичная черта представителей англо-саксонской расы. Он периодически воздерживался от алкоголя, и это предохраняло его от полного отупения, к которому может привести постоянное употребление этого ужасного яда. Тогда к лорду Герберту возвращались все его способности, и его друзья с удивлением находили в нем прежнего выдающегося оксфордского студента, каким он был, пока не стал топить горя в вине, чтобы уйти от всего в мире и от самого себя. При виде грусти своего единственного друга, которого он любил с чисто английской преданностью, глубокой и надежной, он всячески старался развеселить его, причем выказывал остроумие, которого и не подозревали в нем завсегдатаи «Филиппа», и чувствительность еще более удивительную. За все время их продолжительного путешествия в Индию и Персию, предпринятого в декабре, он очень искусно и деликатно обходил горе своего «Alter ego», но в день их отплытия из Мальты он так растрогал Казаля своей дружеской заботливостью, что Раймонд решился, наконец, рассказать ему ту удивительную драму, в которой он был одним из действующих лиц. Фамилии г-жи де Тильер он, конечно, не произнес, а предупредил друга, что он отдаст на его разрешение самую необъяснимую загадку женской души.

Ночь была волшебной красоты. Звезды блестели с той яркостью, которой они отличаются только на юге. «Далила» незаметно рассекала тихое, глубокое, спокойное море, казавшееся голубовато-черным, а над ним расстилалась почти черная синева неба. Свежесть легкого ветерка, такая приятная после нестерпимой жары Египетского моря, довершала неотразимую успокоительную прелесть этой ночи. Лорд Герберт, сидя в глубоком соломенном кресле, молча слушал своего друга, выпуская клубы дыма из своей вересковой трубочки.

Раймонд отдался прелести воспоминаний и больше для себя, чем для своего молчаливого слушателя, воскрешал все картины пережитого за время его знакомства с Жюльеттой. Его первая встреча с ней у общей знакомой, его первые посещения, очарованию которых он отдался. Запрет Жюльетты посещать ее, что довело его до того, что он предложил ей сделаться его женой; затем его безумная ревность, сцена с де Пуаяном во французском театре; приход к нему г-жи де Тильер, которая отдалась ему с большой страстностью… Потом он рассказал, как, оправившись от своей раны, он пошел к Жюльетте и услышал, что она уехала из Парижа; как написал ей, но не получил ответа; как узнав, что она в Нансэ, поехал туда и не только не был принят, но не мог даже мельком взглянуть на нее. Ему сказали в Нансэ, что она выходит только, чтобы погулять в парке, окруженном стеной, и он перелез через эту стену, как герой романа; а на другой день узнал, что она, вероятно, узнав о его присутствии в Нансэ, уехала неизвестно куда. Перед таким упорным решением его избегать он, как порядочный человек, прекратил свои преследования и именно тогда попросил лорда Герберта поехать с ним в Берген.