Я тебя заберу (СИ) - Коваленко Марья (Мария) Сергеевна Solazzo

Губы все еще саднит, будто мы с Шаталовым на самом деле целовались. На щеках и подбородке, там, где Марк касался меня пальцами, кожа горит как от ожогов. Однако сердце быстро успокаивается, и к дому я подъезжаю почти нормальной.

Глеб, как и подозревала, не спит. Он встречает у порога вместе с сонной Леной, моей молоденькой соседкой. Не допрашивает, не требует ужина или еще какой-нибудь ерунды. Только быстро обнимает. А через пару секунд разворачивается и идет в свою комнату. Спать.

Ничего необычного! Просто мой мальчик! Восьмилетний ребенок с характером взрослого. И не какого-то безликого «взрослого», а отца.

Я и раньше замечала сходство. Иногда открещивалась, списывая на особенности воспитания матерью-одиночкой. Но после сегодняшней встречи с Шаталовым это подобие уже не получается списать или забыть.

Мой золотой малыш просто маленький клон мужчины, которого я когда-то любила больше жизни. «Версия два — ноль. Улучшенная и исправленная».

Лена интересуется, как прошел банкет. Рассказывает, что они ели на ужин. А я стою посреди тесного коридора съемной двушки и, как зачарованная, смотрю на дверь детской комнаты.

— У тебя такое лицо, словно призрака увидела. — Лена тоже оглядывается в сторону детской.

— Видела сегодня, — не скрываю. — И даже трогала.

— Твою мать... — Соседка широко распахивает глаза и оседает на тумбу для обуви. — Глебкиного отца?

За девять лет вместе, вначале в Москве, затем в Питере, мы с Леной пережили столько всего, что не осталось никаких секретов.

— Он теперь муж моей пациентки, совладелец клиники. И новая головная боль.

Нужно переодеться или хотя бы снять плащ, но силы резко заканчиваются, и я опускаюсь на тумбу рядом с Леной.

— Может, вернемся в столицу? — Она берет мою руку в свою. — Тебе там работу как раз предлагали.

Подруга самый осторожный человек из всех, кого я знаю. Услышать от нее подобное предложение сродни чуду.

— Глупости. — Провожу ладонью по лицу.

— Я все равно на заочное собиралась переводиться. — Лена смотрит с такой надеждой, будто это ей сейчас плохо, а не мне.

Безумно хочется ответить: «А давай!» — и разом нажить себе новые проблемы с переездом, новой школой и поиском жилья. Только вместо «А давай!» наружу из груди рвется смех.

— Лен, он считает себя бесплодным. — Зажимаю рот ладонью, чтобы не разбудить сына.

— Что?!

— Уверен в этом! Даже анализы сдавать не хочет.

Звучит как краткий пересказ дурацкого сна. Одного из многих, что снились мне в первый год после разрыва и заставляли заливать подушку слезами.

— А если он узнает?.. — Лена вновь смотрит на дверь детской комнаты. С тревогой.

— Еще у него есть жена! Красивая, статусная. И, если я хорошо сделаю свою работу... скоро будет ребенок. — До боли кусаю указательный палец.

Психика, похоже, так и не поняла, плакать мне или смеяться. Глаза вспыхивают, как от горы нарезанного лука. А хохот рвется все сильнее.

— Де-ла... — медленно, по слогам произносит подруга.

— И почему земля такая круглая? — Я ударяюсь затылком о стену.

Слезы проигрывают. Переносицу все еще ломит, но на губах играет улыбка.

— Он хотя бы не узнал тебя?

— Меня теперь сложно узнать... — Взглянув в зеркало, изучаю собственное лицо.

Высокие скулы, которые, как и нос, с возрастом заострились. Брови, которые благодаря качественному перманенту немного изменили форму, стали гуще и темнее. Впалые щеки...

После рождения Глеба от прежних щек вообще ничего не осталось. Долгих два года на лице были лишь глаза и губы. Первые — вечно красные от недосыпа и зубрежки. Вторые — постоянно искусанные.

Прическа тоже изменилась. Светло-русая декретная коса отправилась в мусорное ведро накануне первого похода сына в детский сад. Вместе со стрижкой я изменила цвет на черный. А когда появились первые свободные деньги, исправила и уши.

Избавление от проклятой лопоухости стало настоящим праздником. Все мои однокурсники праздновали защиту дипломов, отрывались в лучшем ресторане города. Кутили сутки напролет. А я, Лена, ее тетка, у которой я снимала комнату, и маленький Глеб чокались водой из пластиковых стаканчиков и смеялись так громко, что склочная соседка сверху вызвала полицию.

— Но работать ты с ним как сейчас будешь? — Лена кладет голову мне на плечо и тоже смотрит в зеркало. — Вдруг западет? Как этот твой Кравцов.

— Молния не бьет два раза в одно дерево. Особенно если оно с громоотводом. — Кивком указываю на дверь детской.

— И все равно... Вдруг?!

— Тогда в моих интересах поскорее сделать его счастливым отцом.

Не хочу думать о Шаталове. Не хочу вспоминать нашу сегодняшнюю встречу. Но память нахально подкидывает картинку с его взглядом. Темным, жадным, каким сегодня Марк смотрел в мои глаза. Будто хотел увидеть прежнюю девочку Лизу. На душе становится совсем паршиво.

— А попробует приставать... — Делаю глубокий вдох. — Покажу ему такое небо в алмазах, что сбежит. Туда же, куда сбежал девять лет назад. Не оглядываясь.

Марк

Уже и не помню, когда чувствовал себя таким идиотом. На улице какая-то хрень... смог с туманом, питерским фирменным. От сигналов машин закладывает уши. А я стою как памятник на проезжей части и смотрю на удаляющееся такси.

С крышей точно непорядок. То ли флюгер накренился и больше не ловит, куда дует ветер. То ли черепице хана.

Другого объяснения тому, что сейчас было, у меня нет.

Да, спутал! Второй раз вместо стервы докторши увидел другую. Девчонку из прошлого, на все мысли о которой давно табу.

Да, повело! Дико, до стойки. С болезненной эрекцией и животной потребностью трахнуть прямо сейчас.

Я бы и трахнул. Пофиг где! Хоть прямо в машине, насадив на себя сверху. Хоть в ближайшем отеле, до расшатанной к хренам кровати. Хоть в темном углу ресторана, прижав к стене.

Ничего, что осталось от совести, и не екнуло бы.

Драл бы жестко.

И за то, что позволяла Кравцову лапать ее круглую задницу. И за то, что сбежала. И за поцелуй ее... прощальный.

За это заставил бы сосать прощения до самого утра. Вставил бы по самые гланды, чтобы дышать не могла без моего согласия. Чтобы текла вся! От слез до совсем другой влаги. Сладкой и горячей.

Взял бы во все дырочки, чтобы забыла, как сопротивляться и отключила умненькую голову.

Коротит — так хочется нагнуть эту языкастую врачиху. И одновременно охреневаю. Сам от себя!

Не мальчик, чтобы вестись на первую попавшуюся смазливую мордашку. Не монах, чтобы шизеть от бледных полушарий в скромном декольте. Не маньяк, чтобы хотеть сразу всего от женщины, которую вижу второй раз в жизни.

Чистое наваждение. Та самая покосившаяся крыша с трещинами и кривым флюгером.

Надо бы выкинуть бред из головы. Справиться с внезапным позывом тела... Только стою посреди улицы, под рев машин и сырость, летящую в морду. И не отпускает.

Облизывая губы, чувствую вкус Ее слюны.

Потирая кончики пальцев, вспоминаю бархат кожи.

И завожусь еще сильнее.

До потребности рвануть следом. Отправить покурить все «личные обстоятельства». И заставить ведьму орать одно слово — «Да!» — в ответ на любой приказ. На любой вопрос. До самого утра.

Знакомое состояние. Хоть и почти забытое. Сродни той одержимости, из-за которой вчера я потребовал у Кравцова личные дела всех врачей и битый час изучал папку с документами Елизаветы Ивановны Градской.

Уроженки Питера. Дочки потомственных кардиологов, разбившихся в аварии десять лет назад. Матери восьмилетнего сына с отчеством какого-то левого мужика, о котором нет ни строчки в биографии.

Незнакомки. Полной противоположности другой Лизе, из моего прошлого.

Слишком дерзкой и стервозной. С охрененными изгибами и выпуклостями, которых у тощей девчонки не было и в помине.