Стрекоза в янтаре и клоп в канифоли (СИ) - Сергеева Александра Александровна

— Сделаю, — отмахнулся тот. — А ты девчонку на работу подкинь.

— Я на такси, — невесть с чего вдруг испугалась Юлька.

От хозяина бэхи веяло чем-то не слишком воодушевляющим. И длить их случайное знакомство хотелось так же, как замёрзнуть насмерть в заглохшем Ипсуме. Если ремонт не влетит в копеечку, сама оплачу — решила она, поднимаясь.

Виновник ДТП просто кивнул, развернулся и потопал вдоль снежных автомогил на выход. А Юлька полезла в салон за рюкзаком, ловя себя на том, что глаза то и дело обшаривают дворники. Умостившись на пассажирском кресле, залезла в бардачок, откапывая пластиковый конверт со страховкой и прочим. В руку сама собой легла «выкидуха», подаренная Даянчиком накануне свадьбы.

— Прошло семнадцать лет, — напомнила Юлька ножику, проведя пальцами по насечкам на алюминиевом корпусе.

Двинула кнопку выброса клинка — тот привычно выстрелил, красуясь безупречно зеркальным лезвием. Снова двинула кнопку — клинок бесстрастно скрылся с глаз.

— Прошло семнадцать лет, — повторила Юлька, чувствуя, что это отчего-то невыразимо важный факт.

Прямо галактической важности. А ведь с утра ничего такого… И вчера, и все последние месяцы. Точней, все три месяца, прошедшие с того дня, как они оба дружно решили: хватит. Как тогда сказал Даян? Если глаза двоих смотрят друг мимо друга, значит, им уже не по пути. Ноги должны идти за глазами.

— С утра всё было нормально, — напомнила она себе почти менторским тоном, заменяющим твёрдую уверенность в том, что всё действительно в порядке. — Я ведь люблю Кирилла, — попыталась убедить зеркало заднего вида, транслирующее тонированное стекло снежного бархана за багажником. — Я же его люблю. У меня же сердце ёкает и всё такое. А на Даянчика давно не ёкает. Да и ему не ёкается. Даже не икается, когда матерю. А у него есть Галчонок. Очень хорошая девушка. Нет, кроме шуток замечательная! — рассердилась Юлька на бесстрастную стекляшку и опомнилась: — Впрочем, тебе-то реально никакого дела до наших тараканов. Которые только и умеют, что балбесничать.

Что-что, а уж балбесничать они с Даянчиком реально умели. Самозабвенно и всеобъемлюще. С неподражаемой фантазией и неописуемым пофигизмом. У них это, как говорится, генетическое. Золотая молодёжь, рождённая в эпоху последних годочков упадка советской власти. Отрыжка пира во время чумы.

Рождённая под раскидистой номенклатурной сенью хозяев «той жизни», которые дружно бросились хозяйничать и в этой новой. «Положили» на всю эту химию процесса строительства коммунизма и реанимировали капитализм. Зажили, так сказать, в привычное «собственное удовольствие». Только теперь реально с удовольствием.

Ибо отпала нужда прятать от народа свою чисто буржуйскую тягу к накопительству и красивой жизни. Во избежание, так сказать. С высоты, где расселся отец Юльки, любое падение казалось сродни низвержению в ад, минуя помпезные партийные похороны. Потому и жил папуля в вечном страхе: то ли сказал, тому ли кланялся, в те ли дебри забрёл, в ту ли клику затесался.

Что ни в коей мере не отразилось на ней. Так уж получилось. Противоречивое дитя партийной элиты — как обзывала её бабушка. Собственно, и воспитавшая внучечку, пока родители строили для неё светлое буржуазное будущее. С одной стороны, Юлька имела всё. С другой, от души «имела» отцовские проповеди насчёт приобщения к бизнесу.

Замуж выскочила в семнадцать. За такого же сопляка. И за такого же «противоречивого» отпрыска бывшей партийной элиты — революционный шаг, вызвавший гражданскую войну в обоих семействах. В самый разгар дележа «совместно нажитого» советским народом — по мнению взрослых: весьма несвоевременно.

Они с Даяном и виделись-то пару раз до того дня, как им вздумалось «посадить семя будущей жизни» в её пузо. По́ходя от скуки. С полным отсутствием планов относительно друг друга. Снова встретились через пару месяцев. В тот день, когда будущая мать сообщила, что «в положении». И тут Даян занял крайне принципиальную позицию: своего сына он будет растить сам.

Следующим совместным шагом было ещё одно шокирующее всех решение. По общим невнятным идейным соображениям молодожёны открестились от заманчивой суетливой жизни постсоветских буржуа. Уметелили «за кордон» на целых десять лет. Причём, жили на собственные заработанные средства — принципиально и неподкупно. Отбрыкивались от любой попытки родителей их облагодетельствовать.

Выучились, поработали на тамошних буржуев, притомились, пресытились и вернулись в родные палестины спецами — каждый в своей области. Не считая свободного владения несколькими европейскими языками. Молодая нахватавшаяся всяческой иноземщины цаца с лёгкостью нашла козырное местечко менеджера. Даяна тоже «отхватили с руками» — он был рождён для того, чтобы мир нарочно для него придумал компьютеры.

Вернувшись на родную сторонушку, уже привычно шокировали родню. Объявили о своём выходе из буржуазно-клановых сообществ обоих семейств — уж больно зудело «добунтовать» на полную катушку. Сбежали в Иркутск — что, впрочем, тоже далеко не сельская глубинка, на чём сгоряча настаивала Юлька.

Во всей этой катавасии как-то незаметно вырос их единственный сын — на большее у Юльки не хватило здоровья. Поначалу оба поплёвывали на сей прискорбный факт. До того ли, когда ведёшь кочевой образ жизни, перемежаемый революциями?

Когда же перевалило за тридцать, они призадумались. Начали шевелиться и прикидывать варианты. Юлька — как виновница бесплодия — даже пыталась подтолкнуть Даянчика на суррогатное материнство. Самолично подыскивала варианты для «скрещивания» и внушала спокойному, как скала супругу, что так надо.

Но равнодушный ко всему мирскому Даян был далеко не тем пентюхом, каким казался. Он выстоял против всех её атак, улизнув от процесса размножения «с кем попало и как попало». Заявил, что «раз не судьба, так и нечего» — поставил крест на проблеме. А вскоре успокоилась и сама Юлька.

Они существовали в собственном уединённом и превосходно сбалансированном мирке. Представить, что всё это однажды рухнет в одночасье, Юлька откровенно затруднялась. Пока не появился Кирилл.

— И не взял меня в оборот, — со вздохом призналась она распахнутому «бардачку». — Честно говоря, даже не заметила как. Оказывается, и так бывает. Где же эта ящерица? Что-то она мне как-то перестаёт нравиться.

В кабинет она ввалилась с таким ощущением, словно только что закончила с евреями их сорокалетнюю кочёвку по пустыне. Джинсы хоть выжимай — кажется, на седушке такси осталось мокрый отпечаток задницы. Меховой подклад парки слипся — оценила Юлька, распахнув полы перед зеркалом. И резюмировала:

— Типическая мокрая курица. Типическая.

Это словечко, подхваченное у одного из вахтёров, приглянулось ещё пару лет назад. С тех пор она фигуряла им направо и налево.

— Юльчик, наконец-то! — прилетело из-за спины с приторной озабоченностью того, кто не слишком талантливо скрывает желание воткнуть тебе нож в спину.

Пришлось обернуться. Главный бухгалтер Анна Вячеславовна по-хозяйски продефилировала к столу и уселась в «хозяйское» кресло.

С тех пор, как Кирилл предложил опробовать совместное проживание на почве взаимных чувств, эта дамочка сделала для себя открытие: Юлька действительно существует. Как жизнь на Марсе. А тут внезапно её затянуло в личную галактику Анны Вячеславовны, полную чёрных дыр. Невзирая на трепыхания в знак протеста.

Отбрыкаться от «высокой чести приобщиться» никак не получалось — хоть вой! Главбух просто вымораживала своим незатейливым, но фундаментальным высокомерием. Эта грымза никогда не знала, как обращаться с коллегами, но твёрдо знала, как тем себя вести. Весь офисный народец она держала в ежовых рукавицах, а Юльку вот уже три месяца в неизбывной печали.

Ибо первая же попытка поговорить с Кириллом по душам насчёт домогательств главного бухгалтера привела на край пропасти, куда кануло взаимопонимание. А ведь она ни единой буквой не посягнула на место, занимаемое Анной Вячеславовной. Всего лишь попросила избавить её от панибратских замашек оной дамы, что прорезались в отношении его любовницы. Хотя Кирилл нарочно озвучил в её присутствии Юлькин статус: моя невеста.