Во власти (не)любви (СИ) - Аваланж Матильда

— Вацлав Кнедл, пять минут на раздумье!

Дым клубился над землей в ярком свете фар.

Внезапно из ровной линии, в которую выстроились машины и полицейские отделился один некто, вышедший на свободное пространство меж капотом внедорожника и кордоном. Это был Константин Леоне, Великий Князь Вампиров, и дождь мелкими бисеринками оседал на его черном пальто честерфилд и на темных с легкой проседью волосах.

Глядя на Вацлава через лобовое стекло, Леоне кивнул, приглашая его выйти из машины и поговорить. Когда Кнедл перевел взгляд на полицейских с оружием за его спиной, давая понять, что станет отличной мишенью для снайпера, если выйдет наружу, Леоне покачал головой. Это означало, что Его Сиятельство гарантирует Кнедлу безопасность, и слово Леоне было железным.

После этого Вацлав, уже не колеблясь, хлопнул дверцей и вышел в дождь, мельканье мигалок, звуки полицейских раций. Джина тут же принялась дергать свою дверь, но безуспешно — машину заблокировать Кнедл не забыл. Она отдала бы половину состояния своего отца, чтобы слышать, о чем говорили Константин и Кнедл, почему разговор вышел таким коротким, и что собирается делать направляющийся к машине Вацлав.

Что он сделал, вернувшись на водительское сиденье?

Взял ее скованные наручниками руки, перебирая пальцы, а затем прижал ее к себе так сильно, что Джина задохнулась. В следующее мгновение девушка почувствовала, что ее руки свободны. И она сама была свободной.

— Иди, — сказал Вацлав Кнедл, глядя прямо перед собой. — Иди, Джина…

Ее не надо было просить дважды. Онемевшими от его прикосновений пальцами потянув ручку дверцы, Джина выскользнула из машины, тут же провалившись своими длиннющими каблуками в непролазную грязь. С полицейским же кордоном происходило что-то непонятное — ровная линия перестроилась, и в следующее мгновение машины отъехали вбок, освобождая проезд. Внедорожник, разбрызгивая жидкую грязь, въехал на мост, пересек его и вскоре скрылся из вида.

Константин Леоне накинул на Джин свое пальто и, поддерживая, чтобы не поскользнулась, повел к машине.

— Ваше Сиятельство, почему его отпустили?

— По-твоему, я должен был дать снайперу добро? Пристрелить влюбленного в тебя парня, как бешеную собаку? — спросил Леоне, с интересом посмотрев на Джин. — Испортить и без того непростые отношения с Догмой?

— Я не хотела его смерти, — покачала головой Джина. — Но и любви тоже не хотела. Все, что мне нужно — чтобы он был подальше от меня.

— Странная ты, Джина Моранте. Вацлав Кнедл полюбил тебя той любовью, о которой мечтают девушки и на которую неспособны сейчас мужчины… — Леоне усмехнулся и покачал головой. — Поверхностные отношения, жажда крови, денег, обладания, секс — в этом нет той бездонной глубины, которую я увидел в этом человеке. Все это бесконечно скучно, а Кнедл в своем чувстве был интересен. Знаешь, он мне симпатичен — поэтому я и предпочел договориться с ним. Наверное, только поэтому. Надеюсь, эта любовь его не разрушит, и он возьмет над ней верх. Надеюсь, ты больше никогда не увидишь Вацлава Кнедла.

— Аминь, — сказала она.

— Раздевайся, грязная псина! Где это видано, чтобы шавки ходили в одежде? — в руках Пия возник толстый черный витой кнут, хлыст которого, напоминающий хвост змеи, с резким звуком опустился на пол в нескольких сантиметрах от ее плеча. — Теперь это твоя одежда, шкура!

Прямо в лицо Джин полетел ошейник, анальная пробка с хвостом и какой-то странный черный предмет, оказавшийся кожаным шлемом, грубо имитирующим собачью морду. Прорезей для глаз и носа в шлеме не было, зато на уровне рта имелось круглое отверстие, не оставляющее пространства для раздумий о своем предназначении.

Вся эта атрибутика выглядела настолько вульгарно, пошло и отталкивающе, что Джина, не задумываясь, отпихнула ее от себя.

— О, да ты, как я погляжу, шлюшка с характером, — с веселым удивлением протянул Пий и кивнул конвою. — Наденьте на это мясо ошейник и шлем, приладьте хвост и подведите ко мне на поводке!

Сатанея от ярости и страха, Джин, как дикая кошка, зашипела, отползая на холодном мраморном полу назад от неотвратимо наступающих на дюжих солдат. У одного из них было красивое волевое лицо, чем-то смутно знакомое, темные волосы, зачесанные набок и синие глаза, а второй — являлся рыжеволосым гигантом с оттопыренными ушами и расплывшимися по всей физиономии веснушками. По виду они были абсолютно нормальными людьми, не монстрами, не какими-то моральными уродами… Неужели подчинятся приказу старого паука и сотворят с ней все эти гадости? Неужели рука не дрогнет раздеть ее, защелкнуть ошейник, вставить ей этот дурацкий хвост, а на голову напялить шлем?

Этот жуткий собачий шлем с круглой прорезью на уровне рта, в которую Пий будет пихать свой мерзкий старый член, который она, ослепленная, оглушенная, задыхающаяся, должна будет сосать?

Нет! Этого просто не произойдет с ней! Только не с ней, не с Джиной Моранте! Она умрет в пытках, но не даст такого с собой совершить!

В дикой, животной панике, все отползая и отползая назад, придавленная ужасом и отчаяньем, Джин воззвала к своей вампирской природе, почувствовав слабый- слабый отклик. И когда рыжий грубо дернул ее за платье, ее заострившиеся вампирские клыки сомкнулись на его запястье.

— Ах, ты мерзкая пиявка! — гигант завопил от боли, и, стряхивая мертвой хваткой вцепившуюся в его окровавленную руку Джину, хотел было со всего размаха ударить ее ногой в живот, но ему помешал холодный властный голос.

— Вальчак, отставить! Отойди от нее! Живо!

Голос принадлежал Вацлаву Кнедлу, вошедшему в дверь, находящуюся напротив той, в которую вели Джин. Полномочный комиссар и в этот раз не изменил себе: в своем черном длинном пальто с поднятым воротником и кожаных перчатках, был он спокоен, собран, и только в призрачных глазах серый дым шел клубами.

— О, вот и племянничек пожаловал, — будто обрадовался Пий, и по одному его жесту ротонда наполнилась вооруженными до зубов солдатами, которые окружили их по периметру. — Никак за сучкой своей?

— Не называй ее так, — спокойно проговорил Кнедл, делая несколько шагов по направлению к Пию. — Да, я пришел за ней… И за тобой, дядя.

— В своем ли ты, щенок, уме? — расхохотался верховный комиссар. — Да кто ты такой, чтобы грозить мне? Мне, который тебя создал… Все это создал! Только поганый шакал кусает руку, которая его кормила! И ради кого, скажи, ради кого, сынок? Ради какой-то вампирской шлюхи! Я понимаю тебя, Вацлав, понимаю, ты молод и горяч, я сам таким был когда-то… Я понимаю — она красива, сладка, твоя кровь кипит, но… Эта кровососка никогда тебя не полюбит, никогда не сможет оценить всю силу и глубину твоего характера и ответить на твое чувство, мальчик мой. Мало настрадался из-за нее? Она тебе добавит! Такие женщины приносят одно только горе, одну только боль, вдребезги разбивают мужские сердца, судьбы, жизни… Послушай своего старого, мудрого дядю — оставь кровососку мне и я смогу потушить ее дьявольский роковой огонь. Ты излечишься, сынок, твоя любовь растает, как дым, когда увидишь, в какое жалкое ничтожество она превратится! Не останется больше этого гордого блеска в глазах, этой царственной осанки, этого насмешливого изгиба алых губ… Ведь это она над тобой смеется, Вацлав. Над твоим всепоглощающим чувством, твоей зависимостью. Отдай эту суку мне, мой мальчик и иди с богом… С чистой душой…

— Твоя забота обо мне, дядя, как всегда, не знает границ, — криво усмехнулся Вацлав. — И все же я оставляю за собой право решить, что мне делать с этой любовью. Если бы ты коснулся ее хоть пальцем, то уже лежал на своем троне с перерезанной глоткой…

— Дядю, родного дядю готов убить ради какой-то швали? — схватился за сердце Пий.

— Без единого колебания, представь себе, — перебил Вацлав и негромко добавил, глядя на Джин. — Да, я люблю ее. Полюбил, как только увидел, с первого взгляда и до последнего вздоха она пребудет во мне. Пусть даже небеса рассудили так, что она никогда меня не полюбит… Ты говоришь, что понимаешь меня, но ты не знаешь, что это такое — любить женщину по-настоящему, любить, а не унижать, развращать, насиловать, пытать, убивать… Догма — самое отвратительное, что есть на этом свете, один из филиалов ада на земле и, буду честным, дядя, она до чертиков мне надоела… Как надоело трахать двух подсунутых тобой под меня нелюбимых женщин, считающих, что так и должно быть.