Во власти (не)любви (СИ) - Аваланж Матильда

Однако Вацлав Кнедл со своими признаниями все-таки был опасен. Пусть Джина не любит его и писем не читала, но, быть может, все-таки прочтет и… Девушки странные существа и зачастую подвержены полярным эмоциям. Нельзя исключать, что его слова и сила его чувства все-таки тронут сердце девушки и весь прекрасно разработанный и с успехом претворяемый Торстоном план полетит в тартары.

А это значит — во имя собственного спокойствия с Вацлавом Кнедлом нужно поговорить по душам.

И откладывать этот разговор Торстон не стал, на следующий же день попросив Кнедла задержаться после лекции по русской литературе, на которой Торстон исподтишка за ним наблюдал. Выдержке парня можно было только позавидовать — несмотря на то, что его имя вот уже несколько дней полоскала вся академия, он не выглядел расстроенным или нервным. Отнюдь — таким спокойным, собранным и отстраненным, что Торстон даже засомневался, не фейк ли эти письма и на самом ли деле Кнедл испытывает к Джине столь сильные чувства. Но затем Горанов увидел один-единственный украдкой брошенный на его будущую жену Вацлавом взгляд и понял, что в письмах правда все, от первой до последней строчки.

Проверив, плотно ли затворена дверь аудитории, Горанов обернулся к Кнедлу. Все- таки странный парень, странный… И глаза у него странные, призрачно-серые, как туман, клубящийся над черной бездонной пропастью. Интересно, о чем думает сейчас, глядя на него, своего счастливого соперника? Сравнивает? Взбешен его, Торстона, превосходством? Хочет убить?

— Я бы хотел поговорить с вами обо всей этой известной вам ситуации, мистер Кнедл, — проговорил Горанов очень мягко, как будто обращался к душевнобольному. — Я прочитал ваши письма, адресованные моей женщине, и, надо сказать, впечатлен вашим проникновенным слогом. Возможно, вам стоит попробовать себя в писательской стезе, если пожелаете, я даже могу выступить в качестве наставника в этом нелегком, но таком нужном деле. Что же касается содержания писем…

Под неподвижным взглядом Вацлава, взглядом, в котором нельзя было прочитать и намека на какую-либо испытываемую им эмоцию, Торстон Горанов запнулся, смешался, и, тут же, разозлившись на себя за то, что пасует перед каким-то щенком в нелепых шмотках с распродажи, продолжил значительно громче и высокомернее:

— Что касается содержания писем… Вы должны отдавать себе отчет, что Джина Моранте состоит в близких отношениях со мной и, смею вас уверить, эти отношения весьма серьезны! Я собираюсь сделать ей предложение и готов поспорить, она ответит мне согласием. А то, что вы там пишете… Как хотите прикоснуться к ее волосам или целовать ее пальцы, это, знаете ли, ни в какую дугу! Я уже молчу про ваши более смелые фантазии! Я, кончено, понимаю, что, скорее всего, вы не хотели предания этих писем всеобщей огласке. Но, тем не менее, даже когда все это писали, должны были отдавать себе отчет, что такая девушка, как Джина Моранте, не для вас, мистер Кнедл. Она иного положения, иного уровня, иной расы, в конце концов, и распалять себя этими безумными мечтами откровенно глупо с вашей стороны. Спуститесь, пожалуйста, на землю, и вы увидите — мир полон прекрасных простых женщин вашего достатка и круга. И с одной из них вы обязательно однажды познаете прелести плотской любви.

Торстон Горанов остался необыкновенно доволен своей речью, которая получилась, как он подумал, весьма убедительной и наглядной. В конце концов, он сказал правду, и когда-нибудь паренек будет даже благодарен за то, что Горанов открыл ему глаза. Научится довольствоваться малым, осознавать свое положение и то, на каком он месте…

Вот только почему прозрачные глаза Кнедла кажутся такими страшными? Почему этот придурошный молчит, так странно и так долго молчит? В следующую секунду Торстона Горанова пронзил безотчетный ужас, что Вацлав набросится на него, приложит о кафедру и будет бить так до тех пор, пока его голова не превратится в окровавленную кочерыжку.

— Я вас понял, профессор, — проговорил Вацлав Кнедл и, зыркнув на прощанье своими пугающими призрачными гляделками, вышел из аудитории прочь, оставив Горанова с неприятным ощущением, что он облажался по полной.

Если бы Джине Моранте кто-то сказал, что она будет без опозданий посещать лекции и семинары по русской литературе, аккуратно выполнять все задания и иметь по этой дисциплине вполне заслуженный высший балл, то она бы рассмеялась этому человеку в лицо. Никогда в жизни она не могла подумать, что ей понравится странная литература чужой страны, что она найдет в ней свой интерес и особенное очарование. Самое удивительное — в этом не было желания понравиться Торстону, разделить с ним его страсть…

Все вышло крайне странно — она нежилась в волшебной постели Торстона, ожидая, когда он примет душ и присоединится к ней, но Горанов почему-то задерживался. И тогда она от нечего делать потянула с тумбочки какой-то увесистый и, судя по всему, наискучнейший фолиант в потертой зеленой обложице, оказавшийся сочинением некоего господина М. Шолохова под странным названием «Тихий Дон».

Первый абзац дался с трудом, Джин продралась через него, как через непроходимые заросли крапивы и дикой смородины, но затем совершенно неожиданно настолько увлеклась чтением, что даже вышедший из душа Горанов в эротично обмотанном вокруг бедер полотенце ее не прельстил. Как бы он не любил литературу, но был крайне недоволен, что из-за какого-то Шолохова у него обломился секс.

«Тихий Дон» она прочитала полностью. И так как именно его они сейчас проходили по русской литературе, Джин решила, что ей интересно будет поприсутствовать.

— Образ Аксиньи в романе является одним из центральных. Ее непростые отношения с Григорием, развивающиеся на фоне судьбоносных для России исторических событий, являются для нее одновременно и благом и проклятием.

Джин, подперев щеку кулачком, слушала Горанова. За Аксинью она переживала, как за саму себя, и ревела целый час, когда героиня умерла на руках Григория, чего не бывало с ней даже при просмотре самых душещипательных сериалов по телевизору.

Торстон как раз перешел к анализу образа Аксиньи, когда дверь распахнулась и на пороге аудитории показался Вацлав Кнедл, отсутствия которого на семинаре она и не заметила. Все головы повернулись к нему.

— Я, конечно, бесконечно счастлив, что вы все-таки решили почтить мое занятие, мистер Кнедл, своим присутствием, пусть и половина его прошло, но все-таки не обязательно было входить в аудиторию с ноги, — заметил Горанов. — Выйдите и зайдите вновь, или же убирайтесь с моего семинара!

Но вместо того, чтобы подчиниться преподавателю, Вацлав под перешептывания, переглядки и смешки вампиров закрыл за собой дверь на замок и обернулся к аудитории. Он был одет в странную, непривычную одежду — ботинки с высоким берцем, черные джинсы и тактический разгрузочный жилет поверх черной куртки. Через левое плечо был перекинут ремень компактного малогабаритного автомата.

— Святые на небесах, этот придурок ограбил ближайший игрушечный магазин! — Надин кивнула на оружие, и закатила глаза. — Ай-яй-яй, какие же мы нехорошие вампиры, довели бедного человека! Ты только посмотри на него, Джинни, сейчас в истерике биться будет…

Но кузина была не права. Вацлав выглядел спокойным, как всегда спокойно- отрешенным, быть может, если был только немного бледнее обычного…

— Ну, знаете, это уже ни в какие ворота не лезет, мистер Кнедл! Я буду ходатайствовать о вашем исключении! — Торстон был раздосадован, и только. Не чувствовал исходящей от Вацлава опасности, которую сразу же почуяла Джин. — Приходите, срываете семинар, устраиваете тут цирк с оружием! Да у половины из сидящих тут вампиров такие сверхспособности, что им не составит особого труда отобрать у вас эту игрушку!

— Это не игрушка, — проговорил Вацлав и, практически не целясь, выстрелил в лампочку чуть выше головы Торстона прямо за его спиной. И хотя он находился метрах в десяти, не меньше, а, может, даже больше, Кнедл попал. Звук рикошета ударил по барабанным перепонкам, и взорванное стекло разлетелось на тысячу мельчайших осколков. — Это автомат из Догмы. Способности вампиров не действуют на тамошнее оружие. А это значит, отобрать его вы у меня не сможете.