Бахир Сурайя (СИ) - Ахметова Елена

Знать бы еще, что это за «отношения».

Или как же так вышло, что я добровольно сунулась в пустыню в гордом одиночестве, оставив своего раба во дворце, исключительно ради того, чтобы Рашед мог на него рассчитывать и удержался у власти. Или почему я, уже начав задумываться об этом, до сих пор не повернула назад. Или хотя бы почему абсолютно все, связанное с Рашедом, было настолько сложным, что одно воспоминание о нем гарантировало бессонницу.

Щедрый подарок Камаля только добавлял нотку брезгливого беспокойства, и утра я ждала с нетерпением — а оно наступило даже раньше, чем я могла надеяться.

— Вставай, ас-сайида Мади.

Голос звучал так близко, что я подскочила на треклятой шкуре и уставилась на полог шатра, но тот остался недвижим. Кажется, я думала о Камале хуже, чем он того заслуживал.

Или больше, чем следовало бы.

— Встаю, — пробурчала я и откинулась назад, растерев руками лицо.

В голове плавала какая-то серая муть, как это обычно бывает под утро после бессонной ночи. Собравшись с духом, я все-таки высунулась из шатра, чтобы обнаружить, что мир снаружи мало отличался от того, что царил в моих мыслях: солнце еще не встало, и только краешек неба едва заметно посветлел. Ветер из сердца пустыня нес уже не прохладу, а пронизывающий холод, мгновенно взбодривший лучше любого кофе.

— Нужно выйти до рассвета, — скупо проинформировал меня Камаль, терпеливо дожидавшийся меня на песке у шатра. — Тогда к вечеру успеем добраться до оазиса Гиберун и заночевать там.

— А из Гиберуна нас не попросят так же, как из Ваадана? — на всякий случай уточнила я.

— Пусть попробуют, — хмыкнул Камаль и так выразительно опустил ладони на рукояти парных мечей, что я сначала вздрогнула и только потом подумала, что угрожать целому поселению двумя клинками — не самая лучшая идея за утро.

Но других не было ни у меня, ни у «доблестного воина», так что я придержала замечания при себе и, распрощавшись с гостеприимными хозяевами, нескрываемо осчастливленными нашим отъездом, ушла к молоху.

Ящер еще спал, оправдывая славу дневного животного, и на пустынных муравьев, сбежавшихся на приманку, отреагировал без должного энтузиазма. Седло тоже не внушило ему оптимизма, и молох попытался зарыться в песок, не давая затянуть подпругу. Увы, удача ему не сопутствовала: Камаль как раз управился с шатром и вышел к животным. Перечить вооруженному мужчине молох уже не рискнул, и мы наконец-то выехали — даже действительно до рассвета, как и собирались.

Правда, спутник вовсе не собирался делать путешествие легким и быстрым, как я надеялась. Камаль забрался на своего верблюда молча — и так и вывел его на едва заметную тропу между дюн. Тратить силы на беседу и пояснения он и не думал.

А у меня, как и обычно бывало от нервов, немедленно зачесался язык.

Как назло, именно о том, что интересовало меня больше всего, я поклялась не спрашивать и потому молча кусала губы, рассматривая невозмутимый профиль своего проводника — благо больше глазу уцепиться было практически не за что.

Профиль, как назло, вместо того, чтобы подбросить еще пару-тройку занимательных вопросов, как и подобало таинственной физиономии, начал подбрасывать варианты ответов. И все они мне категорически не нравились.

Чем дольше я смотрела, тем больше находила подтверждений тому, что парень был не просто арсанийцем, а арсанийцем благородным. Это читалось и в непринужденно-каменном выражении его лица, и в осанке, и в поведении — начиная от манеры сидеть на верблюде и заканчивая такой привычкой к тагельмусту, что, казалось, Камаль чувствовал бы себя куда комфортнее без штанов, чем без него: арсанийская знать считала, что юноша, справивший совершеннолетие, должен скрывать лицо ото всех чужаков. За воинами-кочевниками порой принимались повторять другие племена, но нигде это правило не имело такой власти, как среди Свободного народа.

У них даже имелось десятка два объяснений разной степени идиотизма, но я склонялась к тому, что защита от песчаной пыли еще никому не повредила, а шанс встретить кого-то знакомого посреди пустыни стремится к нулю. А арсанийцы свою знать берегли свято — потому как среди нее встречались самые сильные маги и могущественные воины, прекрасно поддерживавшие пугливое уважение к племени в целом.

Только вот это и было их основным занятием. В охрану благородные все-таки обычно не шли.

И уж точно не стремились так отчаянно набиться в компаньоны случайно подвернувшейся девице — «зеркалу». От нашего брата арсанийцы в принципе старались держаться подальше.

Молчаливое наблюдение все больше утверждало меня в мысли о том, что с моим проводником не все ладно. Что-то он натворил — настолько жуткое, что племя махнуло рукой даже на ценные гены сильного мага и оставило его позади. Что-то, о чем сам Камаль не хотел даже вспоминать — иначе с чего бы ему соглашаться на клятву не спрашивать ни о чем вместо того, чтобы потребовать-таки у меня зачарованный меч? Едва ли кочевника так уж прельщало золото тайфы — в пустыне оно стоило куда меньше, чем в городе…

Ко всему прочему, проводником Камаль оказался превосходным.

Поднявшееся из-за горизонта солнце мгновенно превратило пустыню в раскаленную сковороду, но аккурат за пару часов до полудня мы добрались до оазиса, затерявшегося в песках, — такого крохотного, что вокруг него не выросло ни деревеньки, ни временного поселения. Зато здесь была тень от трех старых пальм и колодец — хоть воды в нем и оказалось на самом дне.

— Переждем полуденные часы здесь, — прокомментировал Камаль и легко соскочил с верблюда.

Измученная нестерпимой жарой и недобрыми мыслями, я только вяло кивнула и с грехом пополам выпала из седла. Молох, напротив, приободрился: неумелая всадница утомляла его не меньше, чем долгие дневные переходы.

Верблюд Камаля неспешно огляделся и уже через минуту с исключительно индифферентным видом пережевывал какую-то серовато-зеленую колючку. Кочевник деловито снял с его спины один из вьюков и потащил в тень. На объяснения он не разменивался, но план был ясен и так: от жары кружилась голова и напрочь пропадал аппетит, а вот попить и нормально вытянуть ноги хотелось нестерпимо.

Я так и сделала — набрала полный рот воды, не спеша глотать, и уселась в тени пальмы, откинувшись спиной на шершавый ствол. Желание пуститься в расспросы испарилось вместе со всякой влагой на коже, едва встало солнце, а все навыки ведения беседы — чуть позже, когда назойливые лучи раскалили даже воздух под навесом у седла. Ни на какой диалог я уже не рассчитывала, но Камаль будто специально выбрал этот момент, чтобы устроиться рядом и негромко поинтересоваться:

— Почему тайфа послал тебя?

«Потому что я не послала его», — тоскливо подумала я и прикусила губу.

А ведь стоило бы.

Послать к ар-раджиму и Рашеда, и его интересы — в конце концов, кто он мне, чтобы я очертя голову бросалась решать его проблемы, будто свои собственные?! — и то дурацкое обещание вернуться… много ли стоит слово невольницы, данное ради того, чтобы вырваться на свободу? Я ведь и правда могла пересечь пустыню, уйти в другой город, начать новую жизнь. Нормальную. Свободную. Может быть, даже счастливую — если удастся забыть его философские рассуждения не к месту, саркастичные шутки, серьезное лицо и острый взгляд. И горячие руки на моих бедрах, чтоб им пусто было!..

…и бедрам, и рукам, будто зудящим от невозможности прикоснуться.

Кажется, главная моя проблема заключалась в том, что я хотела вернуться — и в то же время прекрасно понимала, что делать этого нельзя, несмотря на все обещания. Прежде чем позволить мужчине запереть меня в золотую клетку, следовало хотя бы убедиться, что он не намерен припаять дверцу намертво — но рассуждать здраво я не могла даже посреди ар-раджимовой раскаленной пустыни, когда от Рашеда и его треклятой улыбки меня отделяли не просто дворцовые стены, а полтора дневных перехода.