Бахир Сурайя (СИ) - Ахметова Елена

Ни я, ни даже невыносимо предусмотрительный и расчетливый Рашед не подумали ни о змеях, ни о скорпионах. У меня была вода и пища, был лучший ящер из столичных молоховен, который сам по себе мог обеспечить хозяина водой, была приманка для муравьев, чтобы прокормить молоха; был меч и пара защитных свитков — и абсолютно никаких знаний, когда ими следовало бы воспользоваться. Я полагалась на детские воспоминания о пустыне — немногочисленные и, прямо скажем, до наивности оптимистичные и светлые, — и к столкновению с иссушающей реальностью готова не была.

Камаль не встревал. Я даже засомневалась, слушает ли он вообще, — но проводник, словно подслушав мои мысли, стал подбрасывать короткие вопросы и с интересом ждать ответов, и я продолжала говорить. Правда, ровно до тех пор, пока не поняла, что с интересом он ждал не моих слов, а того момента, когда до меня дойдет, почему сам кочевник предпочитал по большей части молчать.

Сухой пустынный ветер не разбирал, откуда сдувать остатки влаги — с покрытого испариной лба или из раскрытого рта. А воды в бурдюке за день не прибыло ни капли: молоху нужна была хотя бы роса, и сейчас он бы и сам не отказался попить.

Увы, ему оставалось только терпеть до оазиса. Я все-таки откинула шарф с лица и сделала глоток воды, старательно не замечая острого взгляда Камаля. И замолчала, стиснув зубы.

Он скупо кивнул и отвернулся.

Оазис Гиберун был куда меньше, чем Ваадан; постоянно здесь не жили, и нас встретили только пустые дома, посеченные песком, несмотря на защитные плетения. Все усиливающийся ветер постепенно стирал следы человека: кострища скрывались под пылью, отпечатки стоп сохранились только у крохотного родника под сенью красноватой скалы, нависающей над оазисом, будто неусыпный страж.

Камаль снял с верблюда сумки и тюки, но разбивать шатер не стал — несмотря на все мои надежды.

— Ради половины ночи? — неопределенно хмыкнул он. — Разведем костер и заночуем возле верблюда. Зато завтра сможем выдвинуться раньше, и тогда через два дня достигнем следующего оазиса.

Я насупилась. Верблюд был только один, и я, признаться, не жаждала тесного соседства ни с ним самим, ни с его хозяином. Но мой молох, как ни крути, ящерица, и тепла ночью от него не дождешься.

Конечно, еще оставалась шкура, и я даже с сомнением оглянулась на сверток, прикидывая, что вызывает у меня большую брезгливость: посторонний мужчина под боком или чьи-то бренные останки, пусть и неплохо выделанные? — но этот вариант Камаль быстро отсек:

— Я поставлю защитный контур от скорпионов и змей, — сообщил он, не дожидаясь пространных обсуждений и наводящих вопросов. — У него ограниченный радиус. Ты так или иначе будешь спать рядом.

Варианта, в котором городская женщина предпочла бы общество змей и скорпионов, он не рассматривал вовсе, и мне нестерпимо захотелось именно так и поступить — из чистой вредности.

К счастью, еще у меня был здравый смысл — хоть и не очень чистый.

— Хорошо. Но…

Камаль выразительно закатил глаза, не дослушав.

— Для того, о чем ты подумала, я бы поставил шатер.

— Обнадеживающе, — пробормотала я, мучительно залившись краской.

Камаль хмыкнул и принялся разбирать один из тюков: на свет появился мешочек с терпко пахнущими чайными листьями, полупрозрачный кусок сахара и мешочек с крупой. Я добавила к этому поистине городскую роскошь: полоску солонины, которую было гораздо разумнее растереть между жерновами, чем пытаться прожевать, горсть фиников и кислое молоко — и бесцеремонно захватила власть над чужим котелком.

— Интересно, что бы сказал твой любовник, узнай он, что ты готовишь для постороннего, — хмыкнул Камаль.

Я вспыхнула моментально.

— Я не!.. — и так же быстро затихла, поняв, что именно такой — искренней и внезапной — реакции Камаль и добивался, не удовлетворившись моим давешним ответом о причинах столь специфической поездки.

Вдобавок ко всему, я по-дурацки жалела, что и в самом деле не его любовница. Это, пожалуй, сделало бы все куда проще и приземленнее.

Но где Рашед — и где простота?..

— Мой господин был бы изрядно удивлен, — взяв себя в руки, все-таки ответила я. — Он полагает, что мой единственный талант заключается в небывалом умении игнорировать правила приличия.

— Но при этом ты не его наложница, — полуутвердительно произнес Камаль.

Я неопределенно пожала плечами. Кажется, придерживаться старой легенды было поздновато.

— Он странный, — постановил Камаль и медленно, будто бы в глубокой задумчивости, размотал шарф.

Я кивнула.

Странный. Ни на кого не похожий. С этим не поспоришь.

А вот кочевник для человека смешанных кровей выглядел весьма заурядно: тагельмуст скрывал угловатый подбородок и полные губы, постоянно норовящие изогнуться в усмешке, наплевав на кодекс сдержанности. Из запоминающихся черт имелась разве что синеватая щетина, навевавшая смутные воспоминания о страшных сказках про излишне любопытных девиц, и я поспешила отвести взгляд.

Камаль успешно сделал вид, что это совершенно нормальная реакция на арсанийский жест безусловного доверия. Я сделала вид, что ни о каких жестах не догадываюсь.

Вроде бы тоже успешно.

А с нежными воспоминаниями о Рашеде уже пора было что-то делать. Вот смеху-то будет, если выяснится, что он именно за этим меня и отпустил — чтобы я в отсутствие реального человека со всеми его естественными недостатками потихоньку влюбилась в его светлый образ в собственной голове!

Причем ход-то ведь вполне в его стиле. А вздумай я его обвинить в манипуляции мнениями — наверняка напоролась бы на пространную лекцию о том, как долгосрочные манипуляции позволяют ленивому правителю сэкономить усилия, время и бюджет, и была бы вынуждена упражняться в ответном остроумии.

А пока… я скосила взгляд на Камаля, сосредоточенно поглощавшего сытное варево, и обреченно вздохнула.

Совершенно не тот тип, на котором можно упражняться в остроумии. А мне ведь не хватало именно этой свободы общения, которая произрастает исключительно из твердой уверенности, что каждая подколка будет понята в точности так, как задумывалось, и ни в коем случае не останется без ответа.

Я искренне надеялась, что ар-раджимов востроносый интриган в своем дворце точно так же тоскует по мне, как я по нему, и даже самая искусная наложница в мире не способна утолить его страсть к дурацкому полуночному трепу. Иначе это было бы совсем обидно.

Любой разговор с Камалем рано или поздно обрывался из-за того, что он не слишком-то рвался в нем участвовать, а я быстро выдыхалась и тянулась за бурдюком. Поэтому обсуждать грядущую ночевку я даже не порывалась — хотя высказаться хотелось нестерпимо.

Насчет шатра Камаль однозначно погорячился: чтобы мысли хоть как-то сдвинулись в сторону сугубо плотских развлечений, ставить надо было как минимум ванну. Вблизи от кочевника и его верблюда пахло совершенно одинаково — даже концентрация запаха после дня в седле не слишком-то отличалась. От меня, вероятно, тянуло примерно так же — с поправкой разве что на ящерицу, — и все страдальческие мысли вдруг как-то разом сдвинулись в сторону, оставив только мечты о далеком оазисе, третьем на пути от столицы к горам: в оазисе Мааб скрывалось единственное на всей дороге пресное озеро, питаемое сразу тремя родниками. Оно не пересыхало даже в самую страшную жару, и вокруг него вырос небольшой городок с саманными стенами и защитным куполом.

Я принюхалась к своей рубашке и принялась мысленно прикидывать стоимость своей души в базарный день, потому как идея продать ее за возможность нормально вымыться вдруг показалась на удивление здравой — и до того соблазнительной, что Камаль немедленно поддался закону подлости и, тревожно запрокинув голову, заметил:

— Буря совсем близко.

Ветер как по заказу усилился и зловеще зашелестел листьями пальм. Верблюд, уже уютно устроившийся на песке, подогнув под себя ноги, тоже поднял голову — будто бы передразнивая хозяина, но смотрел он точно в ту же сторону, что и Камаль, и от этого звериного единодушия меня продрало внезапным холодком. Я скомкала в руках одеяло, которое собиралась подстелить на лежанку, и напряженно уточнила: