Керстин Гир - Алый Рубин. Любовь через все времена

Бальный зал использовался единственно для Шарлоттиных уроков фехтования и танцев. Поэтому оркестровая галерея, на которую можно было попасть из вестибюля, казалась здесь совершенно лишней. Разве что Каролина с подружками использовали её для игры в прятки — под лестницей, ведущей из галереи на второй этаж, имелись тёмные закутки.

На втором этаже находился упоминавшийся ранее музыкальный салон, покои леди Аристы и тётушки Мэдди, а также ванная комната (та самая с тайным ходом) и столовая, где каждый вечер в половине восьмого собиралась на ужин вся семья. Столовую и находившуюся прямо под ней кухню соединял старинный подъёмник для еды, на котором Ник и Каролина периодически катали друг друга, хотя это было, разумеется, строжайше запрещено. Мы с Лесли раньше тоже так развлекались, но сейчас, к сожалению, мы уже не помещались в лифт.

На третьем этаже находились апартаменты мистера Бернарда, кабинет моего покойного деда лорда Монтроза и огромная библиотека. На том же этаже в угловой части дома находилась и комната Шарлотты. Комната была с эркером, чем Шарлотта с удовольствием хвасталась. Её мать занимала две комнаты, салон и спальню, выходящие окнами на улицу.

Тётя Гленда была в разводе с Шарлоттиным отцом. Он жил сейчас где-то в Кенте с новой женой. Поэтому в доме помимо мистера Бернарда не было мужчин — разве что посчитать Ника. Не было и домашних животных, как мы о них ни просили. Леди Ариста животных не любила, а у тёти Гленды была аллергия на всё, что имело хотя бы намёк на шерсть.

Моя мама, брат с сестрой и я жили на четвёртом этаже, прямо под крышей, где было много косых стен, но зато имелось два маленьких балкончика. У каждого из нас была своя комната, а нашей ванной очень завидовала Шарлотта, потому что у них на третьем этаже в ванной окон не было, а у нас их было целых два. Но мне на нашем этаже больше нравилось ещё и потому, что здесь мы — мама, Ник, Каролина и я — были среди своей семьи, что в нашем дурдоме иной раз могло оказаться большим благом.

Но был один недостаток — мы жили чертовски далеко от кухни. Сейчас, когда я уже поднялась наверх, я снова об этом подумала. Живи мы поближе к кухне, я могла бы прихватить с собой хотя бы яблоко. А так мне пришлось обойтись сливочным печеньем из наших запасов, которые мама держала в шкафу.

Из страха перед новым приступом головокружения я слопала одиннадцать печений подряд. Потом скинула туфли и куртку, плюхнулась на диван в комнате для шитья и вытянулась во весь рост.

Сегодня всё было как-то странно. То есть ещё более странно, чем обычно.

Сейчас два часа дня. Позвонить Лесли, чтобы обсудить с ней свои проблемы, я смогу только часа через два с половиной. Брат с сестрой вернутся из школы не раньше четырёх, а мама заканчивает работу около пяти. Обычно мне очень нравилось оставаться одной в квартире. Можно было спокойно принять ванну, не опасаясь, что кто-нибудь постучит в дверь и срочно попросится в туалет. Ещё я могла включить музыку и громко подпевать, не боясь, что окружающие начнут смеяться. И я могла смотреть по телевизору всё, что захочется, не отвлекаясь на нытьё типа: «А сейчас начинается Спанч Боб!».

Но сегодня мне ничего не хотелось. Даже поспать не было никакого желания. Наоборот — диван, обычно такое прекрасное прибежище, сейчас показался мне утлым плотиком на ревущей реке. Я боялась, что как только я закрою глаза, меня сразу же куда-нибудь унесёт.

Чтобы отвлечься, я поднялась и стала прибираться в комнате для шитья. Это была наша неофициальная гостиная — ни тёти, ни наша бабушка не шили и поэтому появлялись тут редко. Здесь не было никакой швейной машинки, зато имелась узкая лесенка, ведущая на крышу. Лесенка предназначалась для трубочистов, но мы с Лесли обожали выбираться по ней на крышу. Оттуда открывался чудесный вид, и нигде не было лучшего места для девчоночьих разговоров (к примеру, о мальчишках и о том, что мы не знаем ни одного, в кого стоило бы влюбиться).

Конечно, там было немного опасно, поскольку на крыше не было перил — имелось лишь невысокое ограждение из кованого железа. Но нам ведь и не надо было тренировать прыжки в длину или танцевать на краю пропасти. Ключ от дверцы, ведущей на крышу, хранился в сахарнице с узором из роз, стоявшей в шкафу. В моей семье никто не догадывался, что я знаю об этом тайнике, иначе бы поднялся невообразимый шум. Поэтому я всегда внимательно следила за тем, чтобы выбраться на крышу незаметно. Там можно было загорать, устраивать пикники или просто прятаться, если хотелось покоя. Который, как уже упоминалось, я очень любила — но только не сейчас.

Я сложила покрывала, смела с дивана крошки от печенья, взбила подушки и собрала в коробку разбросанные шахматные фигурки. Я даже полила азалию, стоявшую на секретере в углу комнаты, и протёрла влажной тряпкой журнальный столик. Затем я нерешительно оглядела идеально убранную комнату. Прошло всего десять минут, и я всё так же жаждала общества.

Интересно, что там внизу, в музыкальном салоне? Может, у Шарлотты опять кружится голова? И что, собственно, произойдёт, если со второго этажа дома в Мэйфейре переместиться из двадцать первого века в век, скажем, пятнадцатый, когда на этом месте не было вообще никаких домов — ну или почти никаких? Человек окажется в воздухе и шмякнется на землю с семиметровой высоты? А если в муравейник? Бедная Шарлотта. Но, возможно, на таинственных уроках мистерий учат летать.

Кстати, о мистериях: я вдруг сообразила, чем могу отвлечься. Я прошла в мамину комнату и поглядела вниз на улицу. У входа в дом номер 18 по-прежнему стоял мужчина в чёрном. Я могла видеть его ноги и кусок макинтоша. Сегодня наш четвёртый этаж показался мне особенно высоким. Шутки ради я подсчитала, сколько метров отсюда до земли.

Может ли человек вообще выжить при падении с четырнадцатиметровой высоты? Наверное, может — если ему повезёт и если он приземлится на какую-нибудь болотистую почву. Вроде бы весь Лондон был раньше болотистой местностью, во всяком случае так говорила миссис Каунтер, наша учительница географии. Болото — это хорошо, в болото можно упасть мягко. Чтобы потом бесславно захлебнуться в тине.

Я сглотнула. Собственные мысли меня ужаснули.

Чтобы не оставаться больше одной, я решила нанести визит родным в музыкальный салон — даже с риском быть выставленной оттуда из-за каких-нибудь суперсекретных разговоров.

Когда я вошла, тётушка Мэдди сидела у окна в своём любимом кресле, а Шарлотта стояла у другого окна, опершись задом на письменный стол в стиле Людовика Четырнадцатого, до столешницы которого, позолоченной и покрытой разноцветным лаком, нам было категорически запрещено дотрагиваться — причём всё равно какой частью тела. (Непостижимо, как столь уродливый предмет мог иметь такую ценность — во всяком случае, по утверждению леди Аристы. Там не было даже тайных отделений, мы с Лесли давно это проверили). Шарлотта уже успела снять форму и переодеться в тёмно-синее платье, напоминавшее одновременно ночнушку, банный халат и рясу монахини.