Ками Гарсиа - Прекрасная тьма

В этот момент я говорил что-нибудь глупое, чтобы сменить тему. Пока не научился вообще не затрагивать эту тему. Так что, мы не говорили о песне, которая играла и в моей, и в ее голове.

Семнадцать Лун. Нельзя было ее игнорировать.

Песня должна была быть о Призвании Лены, о мгновении, когда она навсегда станет Светлой или Тёмной. Что могло означать лишь одно: она не была Призвана. До сих пор. Золото — да, зелёный — нет. Я знал, что означала эта строчка — золотые глаза Тёмного Мага или зелёные глаза Светлого. С ночи дня рождения Лены, её Шестнадцатой Луны, я пытался уверить себя в том, что всё закончилось, что Лене не пришлось стать Призванной, что она была своего рода исключением. Почему бы и тут не быть отклонению от правил, раз уж всё остальное в ней казалось таким исключительным?

Но отклонений не было. Семнадцать Лун были тому доказательством. Несколько месяцев подряд до дня рождения Лены я слушал Шестнадцать Лун — предвестник грядущих событий. Сейчас слова опять изменились, и я столкнулся с другим жутким пророчеством. Был выбор, который надо было сделать, но Лена его не сделала. Песни никогда не лгали. По крайней мере, пока не лгали.

Мне не хотелось об этом думать. Когда я преодолел длинный подъём, ведущий к воротам плантации Равенвуда, даже в шуршании шин о гравий, казалось, слышалась одна неминуемая истина: если была песня про Семнадцать Лун, значит, всё было зря. Смерть Мэйкона была напрасной.

Лена по-прежнему должна сама выбрать Призвание к Свету или Тьме, навсегда решив свою судьбу. У Магов не было возможности вернуться, перейти на другую сторону. И когда она, наконец, сделает свой выбор, половина её семьи погибнет. Светлые Маги или Тёмные Маги — согласно проклятию лишь одна сторона выживет. Но как Лена сможет сделать подобный выбор, когда в ее семье поколения Магов не имели свободы воли и Призывались к Свету или Тьме в свой шестнадцатый день рождения без права что-либо возразить?

Всю жизнь она хотела только одного — выбирать свою судьбу. Теперь, когда она могла это сделать, все это напоминало какую-то грандиозную безжалостную шутку.

Я остановился у ворот, заглушив двигатель, и закрыл глаза, вспоминая нарастающую панику, видения, сны, песню. На этот раз здесь не будет Мэйкона, чтобы украсть несчастливые окончания. Не осталось никого, чтобы вызволить нас из беды, а она уже надвигается.

Когда я затормозил возле Равенвуда, Лена в ожидании меня уже сидела на растрескавшейся веранде. На ней была старая сорочка на пуговицах, джинсы и неизменные потрепанные кеды. На секунду показалось, что все точно так же, как это было три месяца назад, и сегодня просто еще один обычный день. Но также на ней был один из жилетов Мэйкона, в тонкую полоску, а это уже обычным не являлось. После смерти Мэйкона все в Равенвуде было не так. Это как Окружная Библиотека Гатлина без Мэриан, ее единственного библиотекаря, или ДАР без самой главной из его Дочерей Американской Революции, миссис Линкольн. Или кабинет моих родителей без моей мамы.

С каждым моим приездом Равенвуд выглядел все хуже. Глядя на заросли плакучих ив, было сложно поверить, что сад мог зарасти так быстро. Те же цветы, что Амма заставляла меня кропотливо пропалывать на клумбах, боролись за место под солнцем на сухой земле. Под магнолиями островки гиацинтов росли вперемешку с кустами гибискуса, среди незабудок царствовал гелиотроп, как будто весь сад сам по себе находился в скорби. Что было вполне вероятно, ведь всегда казалось, что особняк Равенвуда имеет свой собственный разум, так с чего бы саду отличаться? И от тяжести Лениного горя легче не становилось. Дом стал отражением ее настроений, как всегда был отражением настроений Мэйкона.

Он завещал Равенвуд Лене, и иногда я думал, что лучше бы он этого не делал. С каждым днем, вместо того, чтобы идти на поправку, дом ветшал все больше. Каждый раз заезжая на холм я задерживал дыхание, надеясь увидеть хоть малейший признак жизни: что-нибудь новое, что-нибудь цветущее, но вместо этого, доезжая до его вершины, я видел только новые голые ветви.

Лена забралась в Вольво с готовой жалобой:

— Я не хочу идти.

— Никто не хочет ходить в школу.

— Ты же понимаешь, о чем я. Это ужасное место. Лучше бы я осталась здесь и учила латынь весь день.

Это будет непросто. Как я могу убедить ее пойти куда-нибудь, если я сам не горю желанием туда идти? Средняя школа — отстой. Это истина, и если кто-то скажет, что это были лучшие годы в его жизни, то он наверняка либо пил не просыхая, либо бредил. Я решил использовать обратную психологию, это был мой последний шанс.

— Старшие классы и должны быть худшими годами в твоей жизни.

— Правда?

— Абсолютно. Ты должна вернуться.

— И как именно это поможет мне чувствовать себя лучше?

— Не знаю. Как насчет версии, что там так все хреново, что вся остальная твоя жизнь покажется тебе раем в сравнении?

— По твоей логике, мне стоит провести весь день с директором Харпером.

— Или попытать удачу в чирлидинге.

Она накручивала ожерелье на палец, гремя своей разношерстной коллекцией амулетов:

— Это заманчиво, — она улыбнулась, почти усмехнулась, и я понял, что она едет со мной.

Лена прислонилась ко мне плечом, и так мы ехали всю дорогу до школы. Но когда мы добрались до парковки, она не могла заставить себя выйти из машины, а я не осмеливался заглушить мотор.

Саванна Сноу, королева средней школы Джексона, прошла мимо нас, на ходу натягивая свою обтягивающую майку на пояс джинсов. Эмили Ашер, вторая в ее свите, следовала позади, лавируя между машинами и набирая сообщение одновременно. Эмили увидела нас и схватила Саванну за руку. Они остановились, что полагалось сделать любой девушке Гатлина, достойно воспитанной своей матерью, когда она встречала родственника недавно почившего человека. Саванна прижала свои книги к груди и горестно покачала нам головой. Как будто в кадре старого немого кино.

Твой дядя теперь в лучшем месте, Лена. Он уже за жемчужными вратами, и хор из ангелов ведет его к Создателю.

Я перевел их поведение для Лены, хотя она и без того уже догадалась, о чем они думают.

Прекрати!

Лена неистово листала свой потрепанный блокнот, желая испариться на месте. Эмили подняла руку и взмахнула одними кончиками пальцев. Она не хотела нам мешать, ведь она была не только очень хорошо воспитанной, но и очень чуткой. Мне не надо было быть телепатом, чтобы догадаться, о чем она думает.

Я не подхожу, чтобы не мешать твоему горю, милая Лена Дюкейн, но я всегда, и я искренне говорю это, всегда готова помочь тебе, как меня учили Библия и моя мама.