Дарья Кузнецова - Модус вивенди

— Пожалуй, — согласилась я. Тонкости воспитания детей с таким даром меня пока мало интересовали, а интересовал один вполне конкретный взрослый человек. — Получается, Одержимые совсем не заводят семей?

— Очень редко. В двадцать лет нам обычно не до этого, потом охоту отбивают смерти товарищей: когда понимаешь, что скоро тебя не станет, совестно брать на себя такую ответственность. Семейные в основном попадаются среди тех, кто стал Одержимым в более позднем возрасте. И то нечасто. Мало кому везет встретить женщину, подобную тебе, — такую же рассудительную и искреннюю, — хмыкнул мужчина, целуя меня в макушку.

— Какая грубая лесть, — задумчиво улыбнулась я.

— Суровая правда, — возразил он. Несколько секунд мы уютно помолчали, но потом я все равно упрямо вернулась к изначальной теме. Нужно было задать этот вопрос сейчас, чтобы больше никогда к нему не возвращаться.

— Игорь, а графиня? Ты… любил ее?

— Любил, — не стал отпираться он. — Мне тогда было двадцать с небольшим, я буквально только-только закончил училище, и до тех пор мне очень везло с девушками: попадались удивительно искренние, легкие и легкомысленные особы, отвечавшие тем же восторженным интересом, что питал я, и не ранили серьезно. Тогда как раз погибли ее родители, она была юна, походила на ангела и, как мне казалось, нуждалась в заботе и защите.

— Ты не заглядывал в нее так, как в меня, когда лечил? — осторожно предположила я, в ответ на что он устало усмехнулся.

— У меня даже мысли такой не возникло. Поначалу — потому что это казалось бесчестным, потом… когда мы любим, мы тоже одержимы. Особенно если при этом отсутствует жизненный опыт, люди вокруг кажутся приятными и честными, а слова учителей на этом фоне — пустым брюзжанием. Заглянул, когда она — как мне тогда показалось, без всяких к тому предпосылок — указала мне на дверь. Просто не поверил, что она говорит то, что думает. Решил, что чем-то ее обидел, — он нервно передернул плечами.

Воспоминания явно не относились к числу приятных, и мне было стыдно настаивать. Но, с другой стороны, все это походило на нарыв, который стоило наконец-то вскрыть, выпустить скопившийся гной, промыть и позволить ране зарубцеваться. И кажется, Игорь сам это понимал.

— Это, наверное, был один из самых жутких моментов в моей жизни, когда я обнаружил, что у этого ангела внутри, — после короткой паузы проговорил Одержимый. — Мне очень жалко, что тебе довелось с ней познакомиться, — тихо добавил он, погладив меня по макушке и прижав голову к своему плечу. Наверное, помял прическу, но мне совсем не хотелось об этом думать. Прическа сейчас значила меньше всего. — Она страшный человек. Действительно страшный. Не в том смысле, какой принято вкладывать в это слово — не так уж велики ее возможности по части вредительства и не так уж значительна ее власть, — но как антоним внутренней красоте.

— У тебя из-за нее осталось предубеждение к дворянкам? Неудивительно, — пробормотала я, стараясь прижаться к нему еще крепче. От услышанного стало холодно — не снаружи, внутри.

Тяжело пережить предательство, я это знала на собственном опыте, а уж вот так… Вспомнив болезненно отпечатавшиеся в памяти слова графини, а скорее, ее безразличие и интонации, и помножив результат на сложившееся представление о восприятии Одержимых, я остро пожалела о том, чему совсем недавно радовалась, — что появился Измайлов и я не успела если не ударить, то по крайней мере от души высказаться.

Но зато теперь я отлично понимала чувства самого Игоря, когда он грозился убить моего первого мужчину. Если бы мне хватило решимости, сама бы, наверное, поступила сейчас так же с этой женщиной.

— Получается, она до сих пор для тебя… что-то значит? — уточнила я через несколько секунд тишины. И ощутила, как при этой мысли шевельнулось в душе что-то темное и недоброе, вскоре опознанное мной как обыкновенная ревность.

— Вернуть утраченную часть души сложно, но ее можно… не знаю, как это назвать. Убить, ампутировать. Просто отказаться от ее существования. Этот человек как будто умирает — но только для тебя. Это больно, но гораздо лучше, чем оставаться привязанным к… подобному. Всего лишь еще одна потеря, — на вопрос Одержимый ответил спокойно, и это несколько меня приободрило, несмотря на жутковатую суть сказанного. — Не грусти, меня пока рано хоронить, — усмехнулся он, погладив меня ладонью по щеке. — Сейчас у меня есть ты, а все это — прошлое. Ведь есть же? — уточнил после короткой паузы, приподнимая мое лицо за подбородок. Неуверенно улыбнувшись, я в ответ коротко кивнула и поцеловала его.

Поцелуй получился долгий, чувственный, но при этом удивительно осторожный. Кажется, мы оба пытались выразить через него что-то, неподвластное словам, и очень хорошо сейчас понимали варов.

А потом в какой-то момент я оказалась сидящей на коленях Ветрова верхом, причем поручиться, что инициатором этой перемены был он, я бы не смогла. Кажется, мысль, что так будет удобнее, посетила обоих одновременно. Юбка бесстыдно задралась, собравшись на талии, но желания что-то исправить не возникло. Не смущали и руки мужчины, гладящие мои бедра и сжимающие ягодицы. Более того, я сама расстегнула на нем рубашку, и от прикосновений к его телу, к горячей гладкой коже, к жестким черным завиткам волос на груди испытала невероятное удовольствие и прилив такого желания, что на мгновение забыла, как дышать.

Игорь прервал поцелуй, хрипло рвано вздохнул, стиснув меня в объятьях. Обнимая его в ответ, я осторожно прихватила губами мочку уха, очертила языком…

— С огнем играешь, — тихо прошептал Одержимый. — Опять будешь говорить, что веду себя неприлично.

— Так это когда будет, — чувствуя очень непривычную и неожиданную уверенность, весело хмыкнула я. А потом вдруг, совершенно осмелев, тихо призналась: — Хочу тебя. Сейчас.

Больше мы не разговаривали. Игорь шумно втянул воздух ноздрями, и через мгновение мы уже вновь целовались — так жадно, будто в последний раз. И сейчас мне было безразлично, где мы находимся и насколько все это неприлично. Я даже не задумалась о том, что мы не дома, что кто-то может зайти сюда, что здесь наверняка есть какие-то охранные системы и кто-то может наблюдать. Пусть их.

Сейчас мне — да и Одержимому, кажется, тоже — это было жизненно необходимо. Желания тела были просто отражениями желаний разума и той самой души, о которой недавно было столько сказано. Хотелось если не выкинуть прошлое из головы, то отодвинуть в дальний угол. Каждой клеточкой тела почувствовать, что здесь и сейчас нас двое, а то, что было, — это просто история, такая же давняя, как первые космические полеты или изобретение колеса.