Обручённые Хаосом (СИ) - Змеевская Анна

       — Голосую за смертную казнь! Но нет, просто подумала, что ты захочешь знать… Труп из твоих будет.

       Я насторожился, крепче прижал комм к уху. Даже как-то не верится в услышанное, ведь за последние двадцать лет никто не смел покушаться на моих медведей.

       — Кто?

       — Лэнс гро Роггин. Подробности нужны?

       Издевается она, что ли?

       — Рассказывай.      

       — «Не пое-еду», — глумливо передразнила бабушка, когда мы свернули к реке. — Ты же для меня кабана ловил, а сам спёр аж половину! У меня были на него планы!

       Ага, у меня тоже. Сожрать, а вовсе не заворачивать в пергамент и перевязывать суровой нитью, чтобы не случилось чего по дороге. И нет, вовсе не в Джинни дело! Просто… неприлично с пустыми руками. Вот так. Медведь я или где?

       — Уж мне-то не рассказывай!

       — А я ничего и не говорил.

       — Ой, и что с того? Я слишком старая, чтобы не знать, о чём ты думаешь. «Нет-нет-нет, не хочу видеть свою принцессу, она мне неинтересна, и вовсе не ради неё я так рвался наловить её любимого лосося!» Тьфу, аж смотреть противно!

       — Так не смотри, — буркнул я. — И не отвлекай — а то вмажемся в дерево, будешь знать. И мы едем к Дару не из-за его избалованной дочки. У нас сородича убили, если ты вдруг не помнишь!

       — Лэнса, что ли? Ой, убили и убили, как будто тебе его жалко. Мне вот ни капельки.

       Ну, мне, допустим, тоже. Когда-то давно мы с Лэнсом были приятелями. Весьма хорошими, пусть шума и проблем от него всегда было больше, чем пользы. Вместе пили за школой дешёвое винишко, вместе клеили таких же дешёвых девиц, вместе уехали в столицу… И рассорились в хлам лет шесть назад, когда этот придурок полез к моей Джинни. Посмел её целовать и лапать, когда не должен был даже дышать в её сторону! Подрались мы тогда на славу и с тех пор друзьями больше не были. О чем я, надо признать, вовсе не жалею.

       — Ну, польза от него всё же есть, — заметила бабушка, — причём от мертвого больше, чем от живого. Мне как раз веревку лень было искать.

       Так, то ли у моей бабушки в её крайне почтенные сто двенадцать всё же начался маразм, то ли я что-то упустил в этом параде абсурда.

       — Верёвка-то тебе зачем?

       — Как зачем? Друадах вмазал бы тебе по кудрявой башке, благо есть за что; связали бы да вручили подарочком Реджине. Зуб даю, ей бы понравилось.

       На что я могу поставить все свои зубы, лапы и кар — Реджина предпочла бы держаться от меня подальше. Собственно, пять лет и держалась, и я тоже к ней не лез. Больно? Да. Но так лучше для нас обоих.

       Дом Дара и Изары показался из-за деревьев внезапно, будто вдруг по волшебству возник посреди леса — добротный и заметно разросшийся, благодаря троим детям и неуемной любви дядюшки к обустройству берлоги. Не люблю это признавать, но он медведь куда больший, чем я. У меня и страсти к сладкому куда меньше, и городской комфорт я люблю больше.

       — О, глянь-ка, пастораль, — умилилась бабушка, — все внучки в сборе!

       Глянул… Всего-то глянул! А ощущение, будто нарвался на драку и со всей дури получил под дых.

       Не знаю, что я ожидал увидеть. Прежнюю девочку-котёнка, трогательную, неловкую и милую? Или же взрослую женщину, незнакомую и совсем чужую? Одно из двух, но никак не всё сразу.

       Она всё ещё так красива, что смотреть больно. Прежняя, но чужая. Стройная, высокая, с бесконечно длинными ногами и идеальной балетной осанкой, над которой я в прошлом так часто подтрунивал — мол, если ты немножко ссутулишься, никому не сболтну, а уж небо на землю и подавно не рухнет… И я почти уверен, что эти джинсовые шорты и куцую майку с нелепым принтом Реджина напялила мне назло: чтобы я мог думать лишь о том, как содрать с неё эти тряпки. И бельё, наверняка ажурное, восхитительно непотребное. Прежде, когда мы ещё были близки, я всеми силами старался не лезть туда, куда запрещает уголовный кодекс… но о любви моей Джинни к кружевам и шёлку знал как никто другой.

       Кое-кто узнал лучше. Вероломно отобрал то, что предназначалось мне одному, — и я сам был тому причиной. Сам её предал, сам толкнул в объятия того мерзкого мажонка…

       А она и побежала вприпрыжку. Отомстила. Ранила так, что до сих пор болит. Без сожаления разрушила то, что я так хотел спасти.

       Вот об этом, Хота гро Маграт, стоит напоминать себе почаще.

       — Хота, — угрожающе зашипела бабушка, приметив, как я вцепился в руль. — Давай без глупостей.

       — Никаких глупостей, ба, — бросил я, прежде чем вылезти из кара.

       А, ну ещё свёрток прихватил, да.

       Напряжение повисло в воздухе, стоило сделать пару шагов навстречу. Я чувствовал его кожей, будто с гор вдруг спустился один из тех ветров, что зимой приносят в Таненгрев вьюгу и морозы… Я словно слышал, как бьётся сердце Джинни, даже отсюда, в десятке метров от неё. Слышал её дыхание, неровное, волнующее и волнительное. И сам наверняка не лучше — так я себя чувствовал разве что после многокилометровой пробежки по лесу, когда пульс зашкаливает и хочется только напиться воды из ручья, рухнуть в траву или сугроб и валяться так, пока не отпустит.

       Нет, Реджина ничуть не изменилась. Всё такая же тоненькая, изящная, чуть смуглая и раскосая, с пышной гривой чёрных волос, с пухлым капризным ртом и яркими жёлтыми глазами, каких нет больше ни у кого на Севере. Просто та девчонка, что я знал с самого её рождения, стала взрослой. Нет в ней больше ни капли подростковой нескладности и неуклюжести — лишь будоражащая кровь хищная грация крупной кошки; а с лица сошла мягкая детская округлость, оставив вместо себя жестокую, сильную, опасную красоту, присущую женщинам-альфам.

       За эту альфу передерутся все самые сильные оборотни Греймора. Они будут полными кретинами, если не станут драться.

       И будут трупами, если станут. Потому что им придётся иметь дело со мной — а сильнее меня на Севере никого нет.

       — Хота приехал! — заорали близнецы, завидев меня. И на ходу же перешли к делу:

       — Эй, ты, где мой велосипед? Ну ты ведь обещал!..

       — И мои деньги где? Фергис выиграл, ты должен мне двадцатку!..

       Бернар и Инсар, светловолосые поганцы, одинаковые с лица и по характеру, но разные в своих звериных ипостасях, метнулись ко мне, споро обогнув замершую на месте сестру. По очереди врезались вихрастыми головами мне в живот, по очереди же получили по подзатыльнику — для профилактики, а ещё за то, что умудрились пнуть друг друга по пути ко мне. Через пяток лет уже придётся подыскивать им территорию. Делиться я не собираюсь, аж четыре мужика-альфы на одно племя — явный перебор.

       И двух-то всегда было многовато.

       — Отец дома? — поинтересовался я у близнецов.

       — А куда он денется?..

       — Срётся с мамой…

       — Она его воспитывает, а он зачем-то рыпается.

       Надо бы одёрнуть за такие выражения, но мне лень. У них есть отец, вот пусть и займется делом. Не всё ж ему вокруг Реджины плясать.

       — По поводу?

       Хотя и так знаю, в чём дело. Плохой я непременно снова возжелает драгоценную дядюшкину дочурку, попортит и обидит!

       Да что там — не так посмотрит в её сторону, посмеет дыхнуть или сделать лишний шаг.

       Возжелает… Я и сейчас её желаю, и одного взгляда достаточно, чтобы вспомнить, как сильно я её любил. Как моя Джинни смотрела на меня тогда, совсем юная, чудовищно трогательная и самая красивая в мире девочка, к которой я боялся прикоснуться. Боялся обидеть, сделать что-нибудь не то.

       Сделал. И обидел так, как не смог бы никто. Изменил, не раз, не два и даже не десяток; трахал едва знакомых девиц, силясь держать руки подальше от девочки-подростка. Я не должен был её хотеть, не имел на то права — она ведь младше меня почти на девять лет! Это сейчас, когда мы взрослые, такая разница ничего не значит. Но когда тебе двадцать два, а все твои мысли только о четырнадцатилетке, немудрено пуститься во все тяжкие.