Виталий Протов - Северное сияние

– Что ты хочешь этим сказать? – голос Сергея дрогнул.

– А вот то и хочу. Не сделала Манька тогда аборта, а ты через двадцать лет на готовенькое явился.

– Врешь ты все, тварь! – Сергей не скрывал отвращения. – Хочешь меня побольнее укусить. Не верю я тебе, ни одному слову. – Он уже поверил всем ее словам, но цеплялся – утопающий – за какие-то последние соломинки: может, удержат его на плаву, хотя и понимал, что ни соломинки, ни спасательные круги ему уже не помогут.

– А какой мне резон врать? Подумаешь – укусить его. Да ты сам себя укусил. Уж и не знаю, как ты после такого укуса…

– Знаешь что, – сказал Сергей, которого вдруг обуяла дикая ненависть к этой женщине, – катись-ка ты отсюда, пока я тебя не спустил с лестницы. – Это была его последняя попытка вернуть жизнь в нормальное русло, последняя его вспышка. Больше ни сил, ни желания бороться у него не было. Да и эта, последняя, была следствием какой-то инерции сопротивления – бенгальский огонь, перед тем как погаснуть совсем, вспыхивает на мгновение яркими брызгами искр.

– Ах, вот ты как – с лестницы! Смотри, не ошибись – ты думаешь, меня можно безнаказанно с лестницы спустить? – Голос у нее звенел от гнева. – Да ты знаешь, куда тебя самого после это спустят? Вот то-то и оно. – Она немного сбавила тон, успокоилась. – А чтобы у тебя сомнений не оставалось, я тебе скажу еще кое-что, глупый. Впрочем, не ты глупый, все вы мужики глупые. Глаза у вас в жопе, видят совсем не то, что нужно. Не то, что у нас – женщин. Раз поглядела – и на всю жизнь. Я твою матушку сколько видела? Час? А ты-то всю жизнь при ней прожил. Неужели не помнишь родинку у нее на шее – ведь точно, как у Танечки, на том же самом месте. Видать, это у вас семейное, по женской линии передается. Ну что, еще не веришь? – Она поднялась. – А не веришь, ну и бог с тобой. Мне-то что за дело. Можешь ее еще к себе пригласить. Она тебе вроде сильно понравилась.

Сергей вдруг как живую увидел перед собой мать – властную, когда-то красивую женщину с гордо посаженной головой на высокой шее. Увидел и родинку – точно там, чуть ниже уха. Матери не нравилась эта метка, и потому она нередко носила косынки, высоко закутывая в них шею.

Он сидел, опустив в стол голову, а мегера теперь смотрела на него сверху вниз – презрительно, надменно. И тогда он убитым голосом, принимая всю свалившуюся на него тяжесть, сказал:

– Ну, хорошо – мне ты отомстила, я дал тебе для этого основания. Но девочка чем перед тобой провинилась? Ее-то ты за что?…

– Девочка?! – воскликнула она. – Шлюха – твоя девочка. Какая ей разница – мужиком больше, мужиком меньше. Да если бы она и узнала, кто ты такой, то и тогда бровью бы не повела. Подумаешь… Кстати, ты знаешь, как они называют таких, как ты? Папик. И трахаются с папиками напропалую – лишь бы деньги платили. А заплатят побольше, то и с конем будут трахаться. Им все равно. – Она помолчала немного. – А потом я тут ни при чем – ты сам ее подцепил, блядун проклятый. Не я же, в самом деле, тебе ее в постель уложила.

Она вышла, так хлопнув дверью, словно он и без того уже не был убит, и нужно было нанести ему удар милосердия.

Он не сомкнул глаз до самого утра – сидел, тупо уставившись перед собой. Он временами почти и не думал ни о чем, просто погружался в это отчаяние. Ему казалось, что тяжесть, обрушившаяся на него, ему не по силам, что лучший выход – связать два ремня, закрепить их вон на том тройнике, разводящем по комнате отопительные трубы, сунуть голову в петлю и вся недолга. Он даже примерился было: встал на стул у стены и посмотрел, хватит ли длины ремней. Но, в конечном счете, он отмел этот вариант как малоэстетичный и слишком уж окончательный. Однако ничего другого в голову ему не приходило, а потому он в середине ночи спустился вниз и уломал дежурную (все было закрыто) достать ему бутылку коньяка. Ее, видимо, убедили не столько деньги, сколько вид клиента, который был похож на наркомана в ломке – не дай ему дозу, так гостиницу разнесет.

Коньяк оказался наилучшим выходом. Он унес его в страну, где любые трагедии казались делом смешным и пустяшным, где легко разрубались самые запутанные жизненные узлы, где кто-то – то ли черт, то ли ангел, наделенный властью управлять судьбами людей, – подошел к нему и сказал: «Все это можно исправить, если хочешь. Отмотать назад и сделать так, что ты не встретишь девочку, не уложишь ее к себе в постель, ничего этого не будет. Хочешь?» Сергей пустил в незваного гостя бутылкой из-под коньяка и проснулся, разбуженный звонком.

Он долго не мог сообразить, кто ему звонит среди ночи, но потом понял, что уже давно не ночь, а звонит ему Витька, который ждал его к двенадцати в одном из властных городских кабинетов. Сергей извинился, сказал, что приболел и на сегодня все дела отменяются. На том конце провода раздалось что-то вроде смешка, потом Витька сказал: «Ну, давай, поправляйся», – и повесил трубку.

Он поправлялся целый день, поддерживая себя слегка на взводе, на том самом градусе, который позволяет не воспарять туда, где глубины морей не доходят до колена, и в то же время не тонуть на мелководье, хотя вряд ли его ситуация могла быть отнесена в разряд мелководья.

Около половины восьмого он нетвердой походкой спустился в ресторан, оглядел столики – Танечки не было. Есть ему не хотелось, – его слегка мутило, а при мысли о еде тошнота подступала к горлу, – и он вышел на улицу, прошелся трусцой туда-сюда, вернулся в гостиницу и, преодолевая себя, подошел к конторке мегеры.

– Мне нужно ее видеть, – с места в карьер сказал он.

– А я-то тут при чем, тебе нужно – ты и видь.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Ты ведь можешь ей позвонить, позвать…

– Ничего я не могу. Она сама себе голова. Захочет – придет. Не захочет – не придет. – Мегера погрузилась в свой компьютер, давая понять, что разговор закончен.

Сергей чертыхнулся и снова направился на улицу. В дверях он лоб в лоб столкнулся с девочкой. Не говоря ни слова, он взял ее за руку и повел к себе в номер, еще не зная, что скажет ей. Девочка покорно шла рядом с ним, по лицу ее гуляла едва заметная улыбка.

На сей раз он не закрыл дверь на защелку, но девочка даже не заметила этого. И лишь когда он усадил ее на стул, она недоуменно подняла бровь.

– Я уезжаю сегодня, – сказал вдруг Сергей, сам удивляясь тому, что говорит. – Он откашлялся. – Дело вот в чем… Я бы хотел не терять с тобой связи… Я хотел бы помогать тебе… – Он клял собственное косноязычие, но слова давались с трудом, а те, что давались, выходили какими-то некруглыми, уродливыми.

Недоуменное выражение не исчезало с лица девочки. А он смотрел на нее в ужасе, чувствуя, что сегодня она желанна ему не менее чем вчера – недаром он запустил бутылкой в явившегося ему в нетрезвом сне доброхота. Он сглотнул слюну, и девочка, видимо восприняв какие-то его флюиды, встала и подошла вплотную к нему, чтобы попробовать крепость его плоти. Он перехватил ее руку, поднес ее пальцы к губам, поцеловал.