Анаис Нин - Маленькие пташки

Не произнеся ни слова, русский склонил голову в петле. Ее била дрожь. Пенис продолжал двигаться дальше между теплыми складками ее ягодиц, неумолимо проникая в ее плоть.

Она содрогалась от страха, но это было похоже и на дрожь желания. Когда смертник рухнул в пустоту и в смерть, пенис решительно прорвался в нее, извергая из себя тепло жизни.

Толпа прижала к ней этого человека. У нее перехватило дыхание, страх сменился удовольствием, безумным удовольствием, и в тот момент, когда на виселице умирал человек, она потеряла сознание.

После этого рассказа Луис задремал. Когда же он проснулся, дрожа от какого-то вымышленного объятия, то обнаружил, что женщина исчезла. На песке виднелись ее следы, которые затем терялись в аллее, ведущей к особняку. Он никогда ее больше не видел.

Лина от природы лгунья и потому не способна честно посмотреть на свое подлинное отражение в зеркале. Ее лицо пышет чувственностью, которая лучится в глазах, страстном рте, провоцирующих взглядах. Но вместо того чтобы пользоваться своей эротичностью, она ее стыдится. Она ее сдерживает. И все это желание, эта похоть оказываются подавленными и сгущаются в яд зависти и ревности. Всякий раз, когда ее чувственность начинает расцветать, Лина страдает. Она ревнует ко всему, даже к тому, что другие способны любить. Она ревнует, когда видит парочки, целующиеся на парижских улицах, в кафе, в парках. Она смотрит на них со странным гневом. Ей хотелось бы, чтобы никто не занимался любовью, поскольку сама она на это не способна.

Она купила себе черную кружевную сорочку, такую же, как у меня. Она решила несколько дней ночевать у меня. Она сказала, что купила сорочку для своего любовника, но я заметила, что даже ценник от нее не оторван.

Смотреть на нее было приятно, потому что она была пухленькой и груди выступали через расстегнутую блузку. Я видела, как раздвигаются ее страстные губы, как курчавые волосы беспорядочно осыпаются ей на плечи. Каждый ее жест свидетельствовал о беспорядочности и насилии, словно бы в комнату входила львица.

Она заявляла, что не может выносить моих любовников — Ганса и Мишеля.

— Почему? — спросила я. — Почему?

Ее объяснения были сумбурными, невнятными. Я опечалилась. Это значило, что мне придется встречаться с ними тайком. Как мне развлечь Лину, пока она будет в Париже? Чего она хочет?

— Я хочу быть только вместе с тобой.

Поэтому нам приходилось довольствоваться компанией друг друга. Мы сидели в кафе, делали покупки, гуляли.

Мне нравилось наблюдать, как она цепляет на себя варварские украшения, готовясь к вечеринке, и лицо ее при этом оживляется. Она была создана для африканских джунглей, оргий, танцев. Но она не была свободной женщиной, плывущей в спазмах наслаждения и желания. Хотя ее рот, тело, голос являлись воплощением чувственности, все жизненные соки в ней были парализованы. Между ног у нее был прочно зажат твердый жезл пуританства. Все же остальные части ее тела были расслабленными, провоцирующими. У нее всегда было такое выражение на лице, словно она только что встала из постели любовника или намеревалась туда возлечь. Под глазами у нее были круги, и всем своим телом она излучала сильное беспокойство, энергию, нетерпение, жажду.

Она делала все возможное, чтобы меня соблазнить. Ей нравилось, когда мы целовались в губы. Она впивалась в мой рот и возбуждалась, но потом отстранялась. Мы завтракали вместе. Она лежала в постели и приподнимала ногу так, что, сидя на полу возле кровати, я могла видеть ее лоно. Одеваясь, она сбрасывала сорочку, притворяясь, что не слышит, как я вошла в комнату, и некоторое время стояла голой, потом снова одевалась.

Каждый раз, когда ко мне вечером приходил Ганс, она устраивала мне сцены ревности. В такие дни ей приходилось спать в комнате этажом выше. На следующее утро она обычно просыпалась не в духе. Она снова и снова заставляла меня целовать себя в губы и успокаивалась только после того, как мы обе возбуждались. Ей нравились эти поцелуи, не доводящие до оргазма.

Однажды мы вместе вышли на прогулку, и мое внимание привлекла певица в кафе. Лина напилась и рассердилась на меня. Она сказала:

— Будь я мужчиной, я бы тебя убила.

Я рассердилась. Тогда она заплакала и сказала:

— Не бросай меня. Если ты меня бросишь, я погибну.

При этом она была противницей лесбиянства, утверждая, что это омерзительно и она не допустит ничего большего, чем поцелуи. Ее сцены выводили меня из себя.

Когда Ганс ее впервые увидел, он сказал:

— Все проблемы Лины оттого, что она мужчина.

Я решила попробовать это выяснить и каким-то способом сломить ее сопротивление. Мне еще никогда не приходилось уламывать сопротивляющихся людей. Мне всегда хотелось, чтобы им самим этого захотелось, чтобы они отдавались.

Когда мы с Гансом ночью были в моей спальне, то боялись издать даже малейший звук, который она могла бы услышать. Мне не хотелось причинить ей боль, но в то же время мне были противны сцены, которые она устраивала, ее ревность.

— Чего ты хочешь, Лина, чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы у тебя не было любовников. Мне невыносимо видеть тебя с мужчинами.

— Почему ты так ненавидишь мужчин?

— У них есть то, чего я лишена. Мне хотелось бы иметь пенис, тогда я могла бы заниматься с тобой любовью.

— Существуют и другие способы любви между женщинами.

— Но мне этого не хочется, не хочется.

И однажды я предложила:

— Почему бы тебе не пойти со мной в гости к Мишелю? Мне хотелось бы, чтобы ты увидела гнездышко этого исследователя.

Мишель сказал мне:

— Приводи ее. Я ее загипнотизирую, и мы посмотрим, что произойдет.

Она согласилась. Мы поднялись в его квартиру. У него дома курилось благовоние, запах которого был мне незнаком.

Оказавшись у него дома, Лина разнервничалась. Ее встревожила эротическая атмосфера его жилища. Она присела на покрытую шкурой кушетку. Она напоминала очень красивое животное, жаждущее, чтобы его поймали.

Я заметила, что Мишелю хочется ею овладеть. От благовония мы чувствовали себя слегка пьяными. Лине захотелось открыть окно. Но подошел Мишель, сел между нами и завел с ней беседу.

Голос у него был нежным и обволакивающим. Он рассказывал о своих путешествиях. Я видела, что Лина его слушает, что она перестала ерзать и судорожно курить, что она откинулась на спину и внимает его бесконечным рассказам. Глаза у нее были полузакрыты. Потом она заснула.

— Что ты сделал, Мишель? — Я сама чувствовала себя слегка опьяненной.

Лина не до конца заснула. Колени у нее были сжаты. Мишель взобрался на нее и осторожно попытался их раздвинуть, но она не раздвигала колен. Тогда он просунул свое колено ей между ляжками и раздвинул их. Увидев столь расслабленную и раскрытую Лину, я возбудилась. Я принялась ее ласкать, начала раздевать. Она сознавала, что я делаю, но ей это было приятно. Она не отрывалась от моих губ, хотя глаза у нее были закрыты, и она позволила нам с Мишелем полностью себя раздеть.