Ты теперь моя (СИ) - Тодорова Елена

— Долго еще? — выдыхает быстрым ломаным шепотом. — Долго?

Чувствую, влаги между нами становится все больше. Хлюпает на толчках. Разгорается. Очень жарко становится.

Если бы меня самого не крыло яростное удовольствие, ей-богу, засмеялся бы. Вначале думал взять положенное и отпустить девку. Потому что выдержка хромает на все конечности. Но это ее своеобразное принципиальное сопротивление подстегивает, током по нервам нещадно палит.

— Будешь лежать как обледеневшее бревно — долго.

— Что мне делать?

Наивная дурочка, конечно же, ведется. Была бы постарше, понимала бы, что член у меня дубовый не потому, что я догнаться с ней не могу.

Тормознув, даю ей элементарную инструкцию:

— Для начала перестать так зажиматься. Ногами меня обхвати, руки на шею, — подчиняется. — Теперь максимально расслабься. Можешь покричать.

Смотрит убийственно, мол, щас!

Провоцирует ведь, дурочка. Заставлю.

— Так нормально?

Расслабляется. Сама к себе прижимает. Выдавая накал своей природной чувственности, промежностью сдавливает так сильно, едва сдерживаю стон. Меня внезапно капитально клинит. По спине жаркая волна проносится. Огненными спазмами скручивает мышцы. Испариной кожа покрывается. На висках каплями собирается напряжение. Всю кровь в пах сливает и разносит член до болезненной ломоты.

Вдавливая в скрипучую кровать, трахаю ее так, как всем муркам нравится. Медленно и глубоко. Растягиваю. Заполняю. Трясет ее. Так, как хотел я — крупной судорожной дрожью. Вижу, как закрывает глаза. Захлебывается шумными всхлипами. Вновь открывает — сметает все безумной смесью эмоций.

— Пожалуйста, остановись… Остановись… Дай пару секунд…

Ощущений своих боится. Если умоляет, уже на грани. Сопротивляется, глупая, до упора. Все равно столкну. Не пожалею. Будешь падать. Каждый день. Блядь, по несколько раз в день.

Продолжаю трахать, не меняя убийственного для нас обоих темпа. Взгляд принцессы удерживаю. Капля пота падает ей на лицо, она лишь несколько раз моргает, сдавленно сглатывает и продолжает смотреть с чудной растерянностью.

Легонько кусаю ее за подбородок, всем телом содрогается. Глубоко вдыхает, а выдыхает уже хриплым протяжным стоном. Не выдерживает. Отпускает мучительное наслаждение. Мокрая, горячая, дрожащая и всхлипывающая — ярко кончает. Надсадно кричит, разбиваясь.

Охреневаю от того, как она сжимает, пульсируя от удовольствия. Едва успеваю выдернуть, прежде чем самого разбрасывает на атомы ошеломляющий оргазм. В башке юлой оглушающее торнадо закручивается. Искры из глаз летят. Огнем топит. Содрогаясь, кончаю на девчонку. Сперма попадает ей на бедро и лобок, стекает по лепесткам нежной плоти.

Отряхнувшись, перевожу дыхание и встаю с кровати. Принцесса, очухавшись, довольно быстро садится. Уставившись на брызги спермы, брезгливо морщится.

— Я тебя… Ненавижу тебя! Ненавижу!

Стоя, как есть, в ее крови, спокойно наливаю в стакан воды.

— Со слухом у меня все нормально. Орать не надо. Если не вкуришь, силой научу без крика разговаривать.

Она сердито лупит ладонями по матрасу, но проглатывает. Смешная такая — поруганная невеста с всклоченной фатой. Смешная и охрененно возбуждающая.

Ноги хоть сведи. Не смотри так.

Вали, на хрен.

Подскакивает и слетает с кровати с дикой скоростью. Невольно напрягаюсь: не свернула бы шею, дура.

Взметнув наэлектризованной фатой воздух, проносится мимо меня к ванной и запирается там. Слышу, как щелкает замок. Учитывая ее состояние, это надолго.

Из номера никуда не денется. На дверях ребята дежурят. Можно ложиться спать. Обтершись простыней, так и делаю.

Юля

Дом Сауля ничуть не меньше отцовского. Я бы сказала, мало чем отличается. Те же габариты, та же роскошь, вечно снующие по территории люди. Сколько их здесь живет? Одни занимают гостевой домик, другие — комнаты первого этажа в главном, остальные — лишь иногда остаются ночевать. Все это мне хорошо знакомо. В этом плане слишком резкой перестройки внутри меня не происходит. Скучаю по папе. Волнуюсь за него. Поел ли? Как себя чувствует? Не забывает принимать лекарства? Достаточно ли отдыхает? Осталась последняя «химия». Отсрочивают ее, потому как лейкоциты в крови критически упали. Никак поднять не могут. Капают, препараты колют. Надо быстрее, в Израиле уже на операцию ждут. Это ожидание так расшатывает, а я ведь и так вся на нерве! Едва держусь. Хорошо, что папа настоял, и няня со мной, а то и высказаться не было бы кому.

Пять дней со свадьбы прошло, Сауля практически не вижу. Если проснусь достаточно рано, в столовой столкнемся. Он не завтракает. Только кофе пьет, пока Тоня суетится, предлагая ему всё на свете. Всё, что Саульский не заслуживает! Я в этом не участвую. Сама прекрасно наедаюсь, а он — пусть голодный ходит.

Какие-то дела у него. Все его люди мечутся. Что-то обсуждают, хлещут друг друга напряженными взглядами. Черным караваном выезжают. Возвращаются ночью. Слышу, как собаки лают и стихают двигатели во дворе. По ярким огонькам сигарет вижу, что стоят в мангальной, курят и тихо переговариваются. Окно открыто, а сколько ни пытаюсь, слов разобрать не получается.

У меня последние недели каникул, но отдыхать некогда. К папе в больницу езжу каждый день. Не одна, в сопровождении бритоголового амбала, которого Саульский ко мне приставил. Человек, очевидно, немой. Ни слова из него не вытащить. Даже не здоровается. Смотрит словно сквозь. Явно не в себе чудак. Может, и правда, немой.

— Здесь подожди, Чарли, — останавливаю его попытку выбраться из машины.

Не нравится, когда идет за мной. Все взгляды к нам притягивает как магнит этот уголовник в черном костюме.

Чарли — не имя. Представиться бритоголовый не пожелал. За «беззвучный режим» шикарную кличку получил — Чарли Чаплин. И пусть скажет спасибо, что не Герасим.

— Ну, как ты, пап?

Отец цепляет на измученное лицо улыбку.

— Все отлично. Сегодня анализы лучше. Ставлю, что завтра будет нужный набор цифр и сделают «химию». Ты не приезжай. Нечего тебе здесь сидеть целый день.

— Как не приезжай… — теряюсь я, замирая у распахнутого пакета. Стучу апельсином себе по лбу. — Придумал тоже! — на эмоциях перегибаю, но папа, конечно, благодушно прощает. — Я фильмы наши любимые принесу, будем «капаться» и смотреть.

Его аж передёргивает.

Знаю… Знаю, что не до фильмов ему. И даже не до меня. Но нужно же как-то держаться?!

— А хочешь, просто полежим. Тихо. Хватит храбриться. Я все понимаю, папочка. Знаю, что устал. Расслабься. Со мной можно. Вдвоем не страшно.

Замечая, как папа хмурится, игнорирую недовольство. Взбиваю подушку у него за спиной и улыбаюсь.

— Лучше все же, чтобы ты не приходила.

Я, естественно, прихожу. Никто и ничто не может удержать меня дома. DVD-диски остаются нетронутыми. Папа почти всё время спит. Сижу рядом. Слежу, чтобы «система» нормально капала, хотя медсестра и заверила меня, что проблем быть не может. Моментами тихонько плачу, а когда папа просыпается, улыбаюсь и ерунду всякую рассказываю.

Перед уходом захожу к ведущему доктору. Он заверяет, что, учитывая диагноз, прогнозы достаточно оптимистические. Обещает, что недели за три подготовят папу к перелёту. Необходимо, чтобы организм после химического удара восстановился.

Диски с фильмами оставляю постовой медсестре. В холле есть телевизор и DVD-плеер. Много временных жителей сидят на диванчиках, смотрят и обсуждают. Улыбаюсь этим людям. Для меня они герои! Их ответные улыбки, как самые добрые жизненные знаки. Веру не теряют. Это вызывает восхищение. После онкодиспансера, выходя под теплое и безмятёжное солнце, совсем по-другому смотрю на мир.

— В магазин заедем, Чарли. На Алеутской. Хочу папе кое-что докупить… — обращаясь к водителю, смотрюсь в зеркало и промокаю влажной салфеткой уголки глаз. — Езжай медленно, я скажу, где остановиться.