Цена его любви (СИ) - Шарм Кира

С отпечатком своего имени на губах. Которое она в них кричала, содрогаясь.

Вот ничего главнее будто и правильнее вот этого в жизни нет.

Разнеженная и измученная одновременно.

Сладкая моя.

Укрыть хочется. Собой укрыть. От всего.

Вся ведь жизнь наша — блядская война. Без права на отдых. На передышку. На, блядь, любовь.

Никогда Назара с Диной не понимал. Никогда.

Как можно семью строить, когда столько, блядь, всего удержать надо?

Когда опасность каждый миг, и пальба, и врагов до хрена в спину дышит.

Какая там на хрен может быть любовь? Семья — вообще из разряда абсурда. Я не забыл, как своих родителей потерял. Не забыл, что значит детям сиротами остаться.

Все думал — станет спокойнее, тогда…

В жизни даже мало-мальских коротких отношений не заводил.

Пар спускал со своими девочками — и хватит. Что еще нужно?

Не время за кого-то переживать, кого-то оберегать. Это нас, блядь, слабее делает. Отвлекает по полной программе. Не развернешься.

Но, блядь, кажется, это война никогда не закончится!

Последние события кричат об этом, а ведь вроде и поутихло, вроде и думали, что спокойствие наше, — выстраданное, заработанное, блядь, пусть не совсем, но пришло.

Нет. Я ни хера, конечно, не представлял себе спокойствия у камина в халате и тапочках. Но чтоб хотя бы без открытой войны.

Без опасности и пули из-за любого угла.

Цивилизованностью в последнее время все-таки запахло.

Пусть подковерные интриги, пусть кто-то под бизнес копает с свергнуть хочет, с трона того же Грача скинуть, — но, блядь, возврата в крошево и беспредел такой я не ожидал!

И не время. Блядь, как же сейчас не время для всего!

Для нежной девочки, что так внезапно появилась в моей жизни!

Для того, чтобы лежать вот так рядом и просто перебирать золотые волосы. Прислушиваться к тихому, уже спокойному дыханию, пить ее сладкие губы, пить и не напиваться, когда все больше, все сильней хочется, — так, что сердце, блядь, ударяет по ребрам и сдерживаюсь, все силы прилагаю, чтобы губами не накрыть, — потому что, блядь, не остановлюсь…

А она хоть и страстная — до искр, до безумия, а все равно напор мой не выдержит. С ней по-другому, мягче надо. Осторожно. Чтобы хрупкий цветок не переломить.

И так сорвался, — башню снесло на максимум.

Вроде и сдерживаться пытался, а вон каких отметин по себе оставил.

— Маленькая моя. Нежная. Моя, — шепчу, как ненормальный, гладя нежную белоснежную кожу.

Не время.

Но, блядь, — а будет ли оно когда-нибудь, это время?

Может, сам через пять минут сдохну, рядом с Грачом в землю лягу?

Никто не застрахован. И каждая минута — на вес золота. В ней, в каждой — целая жизнь, которая в любой момент оборваться может.

Так какого хрена всего себя на войну эту блядскую бросать?

Какого хрена не впиться в этот крышесносный глоток жизни, что мне на голову нежданно свалился?

Заглотить.

Сойти с ума.

Позволить вечно спавшим чувствам вырваться наружу.

Неправ.

Конечно, весь мой здравый смысл вопит о том, что я неправ.

Что все порешать сначала нужно. Во всем разобраться.

Вернуть Регину, найти того, кто уничтожил Назара, кто под нас копает.

Теперь, тем более, полегче будет.

Морок приехал, подтащил Тигра, да и Лютый займет свое место, никуда не денется.

Убивать сначала всех бросится и шеи скручивать, конечно. Его теперь из норы приличной и жизни без криминала не так просто выковырять. Но норов возьмет свое, а он у него — мама не горюй.

Головы, конечно, полетят. Не без этого.

Теперь я не один в этом дерьме возиться должен.

Но…

Блядь, кто знает, сколько ее, этой жизни, все-таки осталось?

Кто скажет?

Грача на фоне тишины подрезали. Мне умудрились ножом живот продырявить.

Нельзя жизнь свою откладывать, ни минуты из нее просрать нельзя.

Тем более, когда вот она — жизнь.

Светлая, такая тихая. Золотом волос своих отливает, а мне, блядь, на блики, что на животе моем отдаются, любоваться хочется. Дышит так нежно, что, блядь, как музыку слушаю.

Ни хера.

Откладывать эту жизнь ни хера нельзя.

Девочку свою на потом откладывать. Которого и не случится может вовсе.

И на войне есть место радости. Иначе совсем с катушек слететь можно, окончательно. Иначе — ради чего все это? Вся наша жизни — ради чего она? Ради того, чтобы тупо воевать?

— Тсссссс, — Даша дергается во сне, как тогда, когда в горячке металась.

Обнимаю. Прижимаю к себе крепче. Глажу золотые волосы, — и груди, блядь, щемит.

— Тссссс, девочка, маленькая моя. Все хорошо.

— Влад?

Чуть приоткрывает сонные глаза, смотрит на меня мутным еще взглядом, чуть прищурясь, — а мне тепло от этого. Счастливо, блядь, как-то.

Улыбаюсь, как сопляк, обкурившийся.

Провожу рукой по щеке. Носом трусь о волосы.

И, блядь, реально — дергает там, в сердце. Так дергает, что рукой удержать хочется.

От того, что смотрит на меня — не шарахаясь. Расплывается в счастливой улыбке от того, что я рядом.

Не контракт. Не сделка. Не за бабло и безопасность.

Потому что такого не сыграешь, — я, блядь, столько актрис повидал, сколько ни один театр и киностудия не видели. И почти всех в своей постели. Я знаю, как играют.

— Проснулась?

Уже смелее прижимаюсь к теплому телу, чувствуя, как кровь из головы уплывает на хрен в член.

Хочу ее. До одури. До ломоты в зубах хочу.

Мало.

Мало мне ее.

Раздвинуть ноги и врезаться. Хлопками тел, криками ее упиваться. Пьянеть от них. Рвать нежное тело, вгрызаться зубами в белую кожу.

Блядь.

Ногти ее в спине своей чувствовать хочу. Ощущать, как дергается подо мной всем телом. Как глаза ее закатываются в оргазме.

Хочу.

Так хочу, что зарычать готов.

Но ведь нельзя.

Не привыкла еще.

И так ее замучил, кажется.

Ох, девочка.

Придется тебе терпеть.

А мне пока — сдержаться.

Кивает, а я прикусываю подбородок. Такой нежный. Острый. Сладкий.

— Тогда собирайся. Завтракать поедем.

— Завтракать? — округляет глаза, смотрит на окно и смеется.

Ну да. Солнце давно перевалило за полдень.

— Когда проснулись, тогда и утро, — ухмыляюсь, притягиваю к себе как почти сытый кот. Сильно почти. Но долго нам в постели лучше не оставаться. Иначе кот станет очень голодным и растерзает маленькую птичку. Испугаю еще. Сбежит.

— Давай, маленькая. Собирайся. Я душ в другой комнате приму. Пятнадцать минут тебе на сборы. Жду одетую у двери. Давай.

Кивает. Пытается шевельнуться под моим тяжелым и очень напрягшемся телом. Округляет глаза, понимая, чем упираюсь в нее.

— Давай, — нехотя отрываюсь от моей сладости. Заставляю себя.

Со временем — пиздец, понимаю, бросая взгляд на часы, пока Даша упархивает в ванную, бросив на меня странный взгляд и залившись краской до корней волос.

Ее смущает, что у меня член колом?

Серьезно?

После всего, что было?

Забавная малышка.

Нежная и чистая, блядь.

На руках таких носить надо. Цветами засыпать.

— Василий, — набираю, выходя из комнаты, как только слышу за захлопнувшейся и закрывшейся на замок дверью шум воды.

Дурочка, запирается от меня в душе. Надо же!

Ухмыляюсь, — давно такого не видел. Или вообще никогда? Обычно двери в душ остаются заманчиво приоткрытыми.

Но мне всегда без интереса. Я утоляю свою страсть и сразу же переключаюсь на дела. Всегда. Со всеми.

Кроме этой невозможной крошки.

К которой мне сейчас хочется вломиться, выбив на хрен дверь плечом.

Но я помню. С ней надо сдерживаться.

А жаль.

Стоит только представить себе, как подрагивает ее тело под струями воды, как я, блядь, сам готов этой самой водой стать.

Член разрывается от бешеного неконтролируемого желания.

Стиснув зубы, возвращаюсь к разговору.

Даже, блядь, Гордея заменить ради нее пришлось.