Мария Лебедева - Горький мед

Перед ней проходили события раннего детства, но теперь, после того, что узнала она от тети Тамары, Ольга не могла видеть и оценивать их как прежде, они приобретали для нее новую, иную окраску. Так, она поняла, что отец часто и надолго уезжал в командировку, и тогда мать, работавшая диспетчером на военном заводе, практически переселялась с Ольгой к Беркальцевым, которые, не имея своих детей, всегда рады были понянчить племянницу.

И образ тети Тамары, готовой на все ради счастья и спокойствия любимого мужа, вставал сейчас в неожиданном, каком-то необычайно загадочном свете. «Боже мой, как же ей, наверное, было тяжело, — думала Ольга, лежа рядом с ней и прислушиваясь к ее сонному дыханию, — знать все… все понять и… принять как есть, причем искренне, с радостью принять…»

Ольга знала, что детские воспоминания всегда связывались у нее либо с Александровкой, либо с московской квартирой дяди Паши. Она почти не помнила ту комнату в коммуналке, где жила с родителями. Все, что осталось в памяти, — это огромный сундук в коридоре, высоченные потолки и масса чужих людей, соседей, снующих из ванны в кухню с полотенцами и сковородками. И Ольга понимала, что это не случайно: видимо, и в самом деле большую часть из своих первых десяти лет жизни она провела у Беркальцевых.

Сначала она принимала их любовь к себе как должное, но потом, став постарше и осознав родственные отношения между людьми, не раз задавалась вопросом: ну тетя Тамара понятно, она родная сестра мамы, а вот дядя Паша, он же вроде чужой для Ольги человек, почему же он любит ее, как иногда казалось, больше всех, да и сама она так сильно привязана к нему? Позже, повзрослев, Ольга объяснила это родством душ, которое бывает порой сильнее кровных уз, и вопрос отпал сам собой.

С появлением собственного ребенка тетя Тамара почти полностью переключилась на Ирину, и Ольга почувствовала, как это маленькое, громко кричащее существо начало вытеснять ее из сердца любимой тети. Дядя Паша тоже радовался младенцу, но с его стороны Ольга не видела никакой перемены в отношении к себе.

Как-то раз, когда Ирине исполнился год, дядя Паша подарил ей заводной паровозик. Ольга понимала, что сегодня не ее день рождения, но тем не менее с завистью смотрела на сестру, которая от радости пускала слюни и хлопала в ладоши, когда паровозик бежал по кроватке. Заметив Ольгин угрюмый вид, дядя Паша вдруг спохватился, пошел в прихожую и вернулся оттуда с коробкой.

— Вот, Олюшка, забыл совсем, — виновато сказал он, протягивая ей нарядную зеленую коробку. — Ты у нас большая уже, тебе и игрушки нужны посерьезнее…

Открыв коробку, Ольга увидела куклу, о которой мечтала: в розовом кисейном платьице, с закрывающимися глазами и в настоящих маленьких туфельках. С чувством превосходства посмотрела она на сестру и, счастливая, ушла в другую комнату, бережно неся на вытянутых руках это воздушное создание.

И позже, когда девочки подросли, дядя Паша в день рождения одной из них обязательно делал подарки обеим: так, если он дарил Ирине трехколесный велосипед, Ольга знала, что для нее наверняка уже приготовлен подростковый «Школьник», а когда Ольга получала фотоаппарат, на запястье у Ирины появлялись красивые наручные часы «Заря».

И все десять лет, что прожила она у Беркальцевых, когда родители уехали, Ольга чувствовала себя не только полноправным, но и любимым членом этой семьи. Со своими девичьими секретами она обращалась к тете Тамаре как к матери, все прочие вопросы справедливо, по-отцовски мудро разрешал дядя Паша, а о том, родная ей сестра Ирина или только двоюродная, Ольга никогда и не задумывалась — сестра, и все.

Те роковые тайны их семейного клана, которые взрослые зорко хранили от них с Ириной всю жизнь и которые сегодня вечером тетя Тамара сочла нужным открыть племяннице, до глубины души потрясли Ольгу своей неожиданностью и, как ей сначала показалось, нарушили привычный, устойчивый уклад жизни, подорвали основу основ в ее восприятии прошлого.

Но сейчас, немного успокоившись, перебрав в памяти, как четки, почти три десятилетия своей жизни, она поняла, что на самом-то деле во всей этой истории ее больше всего потрясла сила духа и любви тети Тамары, сумевшей в такой, казалось бы, гибельной ситуации не только сберечь свое счастье, но и одарить теплом и ласковой заботой близких людей.

Что же касается Ирины, то здесь все было проще. В сущности, какая Ольге разница, родила ее тетя Тамара или какая-то девчонка, сбежавшая из роддома и оставившая ребенка на произвол судьбы? Главное — они выросли вместе и Ирина была и всегда останется ее сестрой. «Хотя, конечно, странно все это…» — улыбнулась Ольга, вспомнив, что все называли Ирину «маминой дочкой», имея в виду ее действительно потрясающее внешнее сходство с тетей Тамарой.

Последнее, что Ольга помнила, засыпая, была мысль о дяде Паше. Она понимала, что не факт, сообщенный тетей Тамарой, так поразил ее, а поразило собственное знание этого факта: всю жизнь, сама себе не называя этого словами, именно дядю Пашу чувствовала она своим отцом.

За окном занимался угрюмый осенний рассвет, когда Ольга неожиданно проснулась, как от толчка, и рывком села в постели. Это резкое движение разбудило тетю Тамару, она приоткрыла сонные глаза и, приподнявшись на локте, осипшим со сна голосом спросила:

— Что, Оля? Уже на работу пора?

Ольга посмотрела на светящийся циферблат будильника в изголовье: без десяти семь.

— Да нет, рано еще, — ответила она и, взволнованная, повернулась к тете Тамаре. — Знаешь, мне дядя Паша приснился, в первый раз после… В общем, в первый раз за полтора месяца, понимаешь?

Ее волнение передалось тете Тамаре, та тоже села и испуганно посмотрела на племянницу.

— Расскажи! — коротко потребовала она.

— Будто мы с ним в лесу, — начала Ольга, — но непонятно в каком… не в Александровке… и не в Лосином… Чужой лес, странное место… И вроде мы заблудились… — Она перевела дыхание и напряглась, пытаясь вспомнить детали. — И вот мне не страшно совсем, а дядя Паша, вижу, испугался, что мы не выйдем оттуда. Грустный такой… печальный, но мне не говорит, что боится. И вдруг у меня в руках коробка какая-то оказалась, большая… вроде свертка… Я и сама не знаю, что там, но уверена почему-то, что дядю Пашу это успокоит. Подношу к нему сверток, а там… ребенок… — Ольга замолчала и задумалась.

— Ну и?.. — задохнулась от волнения тетя Тамара. — Дальше-то что?

— А дальше он улыбнулся… хорошо так, как, помнишь, всегда улыбался, когда радовался чему-нибудь. «Ну, говорит, Олюшка, теперь-то я дорогу знаю»… И я проснулась.

— Так и сказал? — ахнула тетя Тамара, всплеснув руками.

Ольга опустила голову на подушку. Оттого, что она снова, пусть хоть на миг, пусть во сне, увидела дядю Пашу живым, какое-то светлое, радостное чувство не покидало ее. Тетя Тамара, продолжая сидеть в постели, вдруг тихо, таинственно проговорила:

— Это ведь, Оля, знак тебе. Поняла ли?

Торжественность в ее голосе удивила и насторожила Ольгу, она приподняла голову с подушки.

— Какой знак?

— А такой! — громко прошептала та. — Меня ты слушать не хочешь, так хоть Павла послушай…

— Ты, тетя Тамар, как древняя жрица, честное слово, — засмеялась Ольга. — Мистику разводишь…

Но та не отреагировала на шутливый тон племянницы и тем же громким напряженным шепотом продолжала:

— Мы с Павлом всю жизнь неверующими были, сама знаешь… ну, то есть не религиозные люди… Но мы всегда — слышишь, всегда! — верили в бессмертие души. Душа не умирает…

Ольга встала с постели, накинула халат и пошла в ванную. На пороге обернулась:

— Ты спи, спи, тетя Тамар, рано еще…

Приняв душ и умывшись, она почувствовала такую бодрость, словно не было тяжелого вечернего разговора и почти бессонной ночи не было тоже.

Когда зажегся свет на кухне и Ольга увидела все ту же клетчатую скатерть, тот же незамысловатый рисунок зеленых обоев на стенах и покрытый пледом неизменный топчан, в душе ее колыхнулось вдруг слабое, еле заметное ощущение устойчивости окружающего мира и своего согласия с ним. Она почувствовала, что готова согласиться и с тетей Тамарой, что душа не умирает, и с суматошной кукушкой, прокричавшей со стены семь сдавленных «ку-ку», и с наполовину порванной шторой, сиротливо свисавшей с окна.

Ольга подошла к окну, потрогала ткань. «Давно пора шторы сменить, — подумала она. — Куплю что-нибудь повеселее». За окном медленно вставало солнце, неяркий свет его лучей пробивал дорогу сквозь редкие серенькие облака и ореолом возвышался над крышами соседних домов.

Дворник, молодой парень, видимо студент, методично сметал с тротуара разноцветную пожухшую красоту и, явно любуясь своей работой, складывал листья вдоль обочины равномерными кучками. Сложит кучку, посмотрит на нее со всех сторон, хороша ли, и метет дальше. Не удержавшись, Ольга тихо засмеялась.