Мария Лебедева - Горький мед

На кухонном столе Ольгу ждала записка от тети Тамары: «Оля! Морс и фрукты в холодильнике, клюква в морозилке, котлеты на плите. Целую, т. Т.» Внизу — торопливая при писка: «Привет Кириллу. Не забывай о своем вещем сне!»

Тронутая заботливостью тети Тамары, Ольга улыбнулась необычному словечку «вещий», которое всегда вызывало у нее ассоциации только с незадачливым князем и его конем. Да, но почему тетя Тамара передает привет Кириллу? Значит, знает, что они сегодня вечером встретятся? Откуда? И потом… как же она выходила в магазин и на рынок, если у нее нет ключей от квартиры?

Решив немедленно выяснить все эти загадки, Ольга подошла к телефону, но не успела она набрать номер, как раздался звонок в дверь. «Кирилл!» Она заметалась по прихожей в поисках расчески, но, заметив в зеркале свое насмерть перепуганное лицо с каким-то жалким, словно виноватым, выражением, вдруг разозлилась на себя, отшвырнула найденную расческу и, призвав на помощь все самообладание, открыла дверь с таким суровым, как ей казалось, и неприступным видом, что гость должен был бы замереть на пороге от страха и почтения.

Но этого почему-то не произошло. Наверное, вид у нее оказался недостаточно внушительным, а скорее всего, Кирилл просто не заметил старательно разыгранной неприступности, поэтому вихрем ворвался он в квартиру, почти сбив с ног хозяйку, тут же подхватил ее на руки и закружился с ней, роняя принесенные белые розы по всей прихожей. Затем бережно усадил на пуфик, собрал розы и, встав перед ней на колени, протягивая цветы, дурашливо-торжественным тоном произнес:

— Вот! Руку и сердце! — Он стукнул себя кулаком в грудь. — Прошу и предлагаю!

Его веселое, смешливое настроение, заразительное и прилипчивое, как зевота, чуть было не передалось и Ольге, но, словно вовремя опомнившись, она снова очутилась во власти своих сомнении и переживаний, и та радостная, праздничная атмосфера, которую принес с собой Кирилл, вдруг показалась ей ненужной и неуместной.

— Тебе, я вижу, весело? — ледяным тоном проговорила она. — Что ж, очень рада за тебя.

Этот тон и эти слова, по мнению Ольги, как ушат холодной воды, должны были бы остудить восторженную эйфорию Кирилла, которая так не соответствовала ее собственному настроению и состоянию. Ей хотелось, чтобы он хоть немного ощутил ту боль и страдания, что вынесла она в этот месяц с их последней встречи. Ольга казалась себе равнодушным, загадочным сфинксом, который, восседая неприступной скалой, снисходительно наблюдает щенячий восторг окруживших его пигмеев.

Кирилл же видел сидевшую на пуфике в прихожей маленькую обиженную девочку с припухшим ртом и со слезами в глазах, которую просто надо приласкать, и успокоить, и объяснить ей, что она самая лучшая и самая любимая на свете. Продолжая стоять перед ней на коленях, он взял ее руки, бессознательно перебиравшие цветы, сжал в своих крепких, сильных ладонях и, радостно глядя ей прямо в глаза, твердо произнес:

— Да, Оля, я очень счастлив, потому что… потому что я люблю тебя.

У Ольги перехватило дыхание.

— И целый месяц ты раздумывал над этим сообщением? — спросила она, все еще пытаясь сохранить величие сфинкса, но при этом всхлипнула так по-детски обиженно, что еще больше напомнила Кириллу беззащитного ребенка.

— Я тебе все сейчас объясню, — сказал он, поднимаясь с колен и увлекая ее в комнату.

Он усадил ее на диван, сам сел рядом и обнял ее. Ольга почувствовала, как безумно устала она за последнее время, устала прежде всего от себя, от своих мыслей и сомнений, от воспоминаний и обид. Она и не заметила, как нелепый образ сфинкса исчез, а на его месте появилась молодая женщина, которая, тесно прижавшись к любимому упругому плечу, наслаждалась ощущением своей слабости и беспомощности.

Они сидели, как месяц назад в квартире Кирилла, когда тот, не зная, чем утешить Ольгу, рассказывал ей о Никите. Ей показалось на миг, что они так и продолжают сидеть с тех пор, что не было этих тридцати злополучных дней, каждый из которых был наполнен вереницей нескончаемых обид, отравой оскорбленного самолюбия и безутешной гордыни.

В голове стоял сладкий туман, все тело обволакивала ласковая нега, и, ощущая рядом могучее плечо Кирилла, руки, нежно и властно обнимавшие ее, словно защищая от всех бед и несчастий, Ольга почувствовала, что какая-то злая пружина внутри ослабевает и распрямляется. Тихие радостные слезы, как слезы маленького Кая из детской сказки, незаметно сбегали по щекам, освобождая ее душу от бремени вымышленных страданий и тревог. Пребывая в состоянии счастливой расслабленности, мешавшем сосредоточиться, Ольга понимала далеко не все из того, что говорил ей Кирилл, она слышала только переливы любимого голоса, чувствовала плотное кольцо его рук, и странная, загадочная улыбка блуждала на порозовевших губах. И эта улыбка, и эти слезы могли принадлежать лишь женщине, которая любит и которая в ответ любима.

А говорил Кирилл о том, как трудно ему было все это время без Ольги, как он мучился и боялся, что она никогда уже не захочет видеть его. Вечером того дня, когда Ольга ушла из его квартиры, унося с собой свои обиды и разочарования, ему пришлось срочно вылететь в Киев, так как мать была госпитализирована с обострением язвы желудка, представлявшим угрозу для жизни. Там пробыл он, бессменно находясь в больнице, почти три недели, после чего повез ее в Ессентуки по путевкам, которые успел за это время выхлопотать для них Борис.

Поначалу Кирилл упорно, но безрезультатно звонил Ольге домой, пока не догадался наконец позвонить в редакцию. Там ему любезно сообщили, что Ольга Михайловна в отпуске, и поскольку они тоже со своей стороны, желая справиться о здоровье, неоднократно пытались дозвониться ей, а телефон не отвечал, то все сделали вывод, что она, скорее всего, живет на даче в Александровке.

Как только матери стало лучше и она пошла на поправку, пребывание в санатории сделалось для Кирилла непереносимым. Оставив ее долечиваться в Ессентуках, он взял билет на самолет и вчера поздним вечером прилетел в Москву, но позвонить Ольге в такое время не решился.

Почти всю ночь провел он без сна, в муках и сомнениях, то зарываясь с головой в одеяло, то вскакивая и начиная нервно вышагивать по квартире. Только себя обвинял он во всем, собственной черствостью и нечуткостью объяснял поведение Ольги; казнился, что не смог, не сумел понять ее состояние, вовремя найти нужные слова, остановить ее; покрывался испариной от страха, что она за этот месяц, возможно, и думать забыла о нем и что — не приведи Бог! — у нее появился кто-то другой.

На рассвете он забылся тяжелым, беспокойным сном, а проснувшись, кинулся звонить Ольге. К его удивлению, трубку взяла Тамара Ивановна, которая почему-то звонку его страшно обрадовалась. Она сказала, что Ольга ушла на работу, но это даже к лучшему, потому что им надо срочно встретиться и поговорить. Предложив Кириллу приехать в Сокольники, она дала ему поручение по пути забежать на рынок и купить фрукты и клюкву.

— Какие фрукты? — ничего не понимая, удивился тот.

— Ну, яблоки, лимоны… неважно, — ответила Тамара Ивановна и многозначительно добавила: — А вот клюкву… клюкву обязательно.

Кирилл был озадачен этой таинственной многозначительностью, но, с другой стороны, рассудил он, если Тамара Ивановна просит его хоть о какой-то услуге для Ольги, появилась смутная надежда, что еще не все потеряно.

Минут через сорок он стоял у двери Ольгиной квартиры, растерянный, нагруженный всевозможными пакетами и свертками.

— О, да вы, я гляжу, весь рынок скупили! — открыв дверь, засмеялась Тамара Ивановна.

А час спустя Кирилл вылетел из этой квартиры как на крыльях и помчался на свой аэродром, чтобы договориться о медкомиссии. По дороге, вспомнив, что даже не позвонил Ольге, остановил машину и направился к ближайшему автомату.

Еще вчера Ольгу крайне возмутил бы поступок тети Тамары, вздумай она так бесцеремонно вмешаться в личную жизнь племянницы, но сейчас ей с улыбкой припомнились только слова из записки: «Не забывай о своем вещем сне»…

Внезапно Кирилл разжал объятия, встал и прошел к окну.

— Знаешь, сейчас я больше всего в жизни боюсь двух вещей, — стоя спиной к Ольге, медленно проговорил он. — Медкомиссии и… тебя.

— Ну медкомиссии понятно, ее бояться положено, — улыбнулась она. — А меня-то почему?

— Нет, не тебя, конечно… — смешался Кирилл, — не тебя, а… вдруг ты меня разлюбишь…

— И чего же ты боишься больше? — вкрадчиво спросила Ольга.

— Даже не знаю, — честно признался он и, подумав немного, решительно сказал: — Все-таки тебя больше…

Значит, этот широкоплечий, рослый, красивый мужчина у окна не настолько бесстрашен, как могло показаться на первый взгляд, и Ольга понимала, что только ее любовь способна защитить и избавить Кирилла от главного страха его жизни. Ей захотелось приласкать его, тихо и нежно, как мать ласкает свое дитя, чтобы улыбка никогда не покидала его лица, а глаза всегда светились навстречу ей радостью и счастьем.