Дэвид Лоуренс - Белый павлин. Терзание плоти

— А почему бы и нет? — отозвалась она.

Мужчины стояли в растерянности.

— Нужна ли эта переписка? — с сомнением произнес Сайсон.

Она все еще молчала.

— Как хочешь, — пожала она плечами.

Они все вместе стали спускаться по мрачной тропинке.

— «Qu’il etait bleu, le ciel et grand l’espoir»[35] — процитировал Сайсон, не зная о чем говорить.

— Что ты имеешь в виду? — удивилась она. — Мы не можем шагать по нашему невозделанному овсу — мы никогда его не сеяли.

Сайсон посмотрел на нее. Он был поражен, увидев свою юношескую любовь, свою монахиню, ангела Боттичелли, такой развенчанной. Он был дураком. Он и она были больше разобщены, чем могли бы незнакомые люди. Она только хотела поддерживать переписку с ним — и он, конечно, хотел писать ей, как Данте Беатриче, той Беатриче, которая существовала только в его собственном воображении.

В конце тропинки она оставила их. Он пошел дальше с лесником к калитке, которая закрывала проход к лесу. Мужчины шли почти как друзья. Они не обсуждали предмета, занимавшего их мысли.

Вместо того, чтобы идти прямо к калитке, Сайсон пошел вдоль края леса, где ручей стекал в небольшое болото и где под деревьями ольхи среди камышей сияли шапками крупные желтые бархатцы. Из болота просачивалась тонкой струйкой коричневая вода, в которой отражалось золото цветов. Неожиданно в воздухе голубой вспышкой промелькнул пегий зимородок.

Сайсон был чрезвычайно взволнован. Он взобрался по насыпи к кустам утесника, искры которого еще не превратились в пламя. Он лег на сухой коричневый торф и обнаружил побеги маленьких фиолетовых растений и розовые пятна молочая. Что за чудесный мир это был — великолепный и всегда новый. Он же чувствовал себя точно в аду, пустынном и безбрежном. В груди его поселилась боль, появилась рана. Он вспомнил стихотворение Уильяма Морриса про раненого рыцаря с копьем в груди, лежавшего в церкви, будто он мертвый. Однако на самом деле он никак не мог умереть, в то время как день за днем окрашенные солнечные лучи проникали через цветное окно в церковь и ускользали. Он теперь знал, что происходившее между ними никогда не было правдой, ни на мгновение. Правда все время была в стороне от них.

Сайсон перевернулся. Воздух наполняло пение жаворонков, и солнечные лучи лились с неба непрерывным потоком. Оттого воздух казался густым и вязким, голоса звучали тихо и отдаленно.

— Но если он женат и желает прекратить переписку, почему ты против этого? — сказал мужской голос.

— Я не хочу об этом говорить. Я хочу побыть одна.

Сайсон посмотрел через кусты. Хильда стояла в лесу около калитки. Мужчина медлил у живой изгороди, играя с пчелами, летающими над белыми цветами ежевики.

На некоторое время воцарилось молчание. Сайсон представил себе, что она испытывает, наблюдая за веселящимися жаворонками. Неожиданно лесник воскликнул «Аа!» и выругался. Он засучивал рукав своей куртки почти до плеча. Затем стянул ее, бросил на землю и сосредоточенно стал закатывать рукав своей рубахи.

— А! — сказал он мстительно, поймав пчелу и отшвырнув ее прочь. Он потряс красивой белой рукой, неловко поворачиваясь, чтобы посмотреть на свое плечо.

— Что там? — спросила Хильда.

— Пчела забралась ко мне в рукав, — ответил он.

— Иди ко мне, — сказала она.

Лесник пошел к ней с видом обиженного ребенка. Она взяла его руку в свои.

— Вот оно — и жало осталось — бедная пчела!

Она вытащила жало, прижалась губами к его руке и высосала каплю яда. Глядя на красные отметки оставленные ее зубами на его руке, она сказала, смеясь:

— Это самый красный след от поцелуя, который у тебя когда-либо будет.

Когда Сайсон снова посмотрел на них, он увидел в тени деревьев лесника, который целовал любимую в шею. Ее голова откинулась назад, а волосы рассыпались так, что одна густая прядь ее темно-каштановых волос упала на ее голую руку.

— Нет, — отвечала женщина. — Я расстроена потому, что он ушел. Ты не понимаешь…

Сайсон не мог расслышать, что сказал мужчина. Хильда говорила ясно и определенно.

— Ты знаешь, что я люблю тебя. Он совершенно ушел из моей жизни — не беспокойся о нем…

Он целовал ее, что-то шепча. Она неискренне смеялась.

— Да, — произнесла она милостиво. — Мы поженимся, мы обязательно поженимся. Но не сейчас.

Он говорил с нею снова. Некоторое время Сайсон ничего не слышал. Затем она сказала:

— Ты должен идти домой, дорогой — а то не выспишься.

Затем снова послышался шепот лесника, наполненный страхом и страстью.

— Но почему нужно сразу жениться? — спросила она. — Что больше ты будешь иметь, женившись? И разве может быть лучше, чем сейчас?

Наконец он натянул свою куртку, и они расстались. Она стояла у калитки, но наблюдала не за тем, как он шел, а смотрела на залитые солнцем зеленые просторы.

Когда она наконец удалилась, Сайсон тоже пошел. Он возвращался в город.

Обычно самые первые произведения знаменитых писателей вызывают у нас особый интерес. Редкий читатель обладает настолько скудным воображением, что совсем не задумывается о том времени, когда создавалось это произведение еще не известным никому автором, о надеждах и страхах, связанных с выходом книги в свет, о пережитом разочаровании, — ведь не всегда читающая публика сразу откликается на новое слово в литературе; не размышляет, почему книга была предана забвению, и лишь спустя годы, по мере того, как писатель, упорно преодолев все предрассудки и выказав полное безразличие к славе, завершил свой крестный путь, началось медленное воскрешение читательского интереса именно к этой вещи.

Д.Г. Лоуренс сделал свои первые наброски романа «Белый павлин», будучи ничем не примечательным молодым человеком. Это была осень 1906 года, когда он занимался на двухгодичных курсах Ноттингемского университета и готовился получить диплом преподавателя начальных классов. В университет он попал исключительно благодаря собственным стараниям, ведь отец его работал шахтером и, обремененный большой семьей, в которой росло пятеро детей, был не в состоянии содержать сына-студента. Уже в школе Д. Лоуренс слыл способным парнем, превосходя умом многих своих сверстников. Но когда он получил королевскую стипендию, оказавшись в числе первых среди студентов университета, друзья все-таки были удивлены. И не помешай ему тяжелая болезнь, Лоуренса, безусловно, ожидала бы блестящая карьера ученого.

Итак, роман «Белый павлин» создавался и переписывался три или четыре раза в течение трех лет: Д. Г. Лоуренс писал в часы досуга и во время каникул.

Количество страниц росло по мере того, как рос и жизненный опыт автора, накопленный в Мидлендс[36]. С самого начала литературной карьеры Лоуренс проявил безразличие к существовавшей на тот момент литературной моде, согласно которой предпочтение отдавалось «форме», а содержание могло быть совершенно пустым, продемонстрировав оригинальность собственной творческой манеры. Создавая свой первый роман, молодой автор вовсе не стремился к изображению каких-то выдуманных героев, к показу лишь тех сторон жизни, которые способны развлекать и вызывать нездоровое возбуждение. Он не ставил целью сочинение занятных историй, называя все это «приключениями разума». Наоборот, ему хотелось показать жизнь такой, какая она есть на самом деле. Ибо Лоуренс питал отвращение к любым видам сочинительства «по формуле», и если что и можно поставить ему в вину, так это как раз страстную приверженность правде жизни, следование собственным ощущениям. Именно по этой причине финалы всех его произведений обычно спокойные, без излишней надрывности и драматизма, столь принятых в тогдашней литературе; по его собственному признанию, подобные яркие, эффектные концовки всегда казались ему фальшивыми, далекими от настоящей жизни.

Все это читатель должен иметь в виду, приступая к знакомству с «Белым павлином», романом отнюдь не фантазийным. Следует помнить, что здесь воссоздан кусочек юношеской поры, и хотя произведение не так автобиографично, как, например, «Сыновья и любовники», но на его страницах мы встретим описания реальных мест и людей, среди которых автор рос. Легко обнаруживаются в книге и серьезные просчеты, разного рода ошибки, причиной тому излишняя щепетильность писателя, застенчивость, недоверие к себе. Именно личные качества заставили Д. Г. Лоуренса несколько приукрасить рабочую среду, придать ее представителям черты, скорее свойственные среднему классу. Лучшие же места в романе — это те, где начинающий автор забывает о своем «псевдоджентльменстве» и показывает нам жизнь на ферме Стрели-Милл или в гостинице «Баран» без прикрас, без попытки приравнять рабочий люд к благополучному среднему классу.