Кира Касс - Корона

Я обошла вокруг Генри, чтобы в последний раз проверить его костюм. Проходя мимо Эйкко, я как бы случайно опустила руку, наши пальцы встретились, обменявшись беззвучной лаской, а затем я снова встала рядом со своим женихом.

Охвативший меня трепет буквально наэлектризовывал кожу, поэтому я молитвенно сложила руки перед собой, пытаясь сосредоточиться на тяжести помолвочного кольца на пальце. А тем временем фигура Эйкко растворилась в толпе. Возможно, он, как и я, нашел себе неодушевленный предмет, способный помочь сохранить рассудок.

– Итак, – повернулась я к Генри, – ты готов?

Генри посмотрел на меня, но на его лице я не увидела привычного ликования.

– А вы?

Мне хотелось сказать «да», я уже перекатывала это слово на языке, но мои губы отказывались слушаться. Поэтому я молча кивнула и улыбнулась.

Генри словно видел меня насквозь.

Он взял меня за руку и потащил за собой туда, где стоял Эйкко.

– En voi[3]. – Я, пожалуй, еще никогда не слышала у Генри столь мрачного тона.

Эрик растерянно переводил взгляд с меня на Генри:

– Miksi ei[4]?

– Я медленно тут. – Генри показал на свой рот и, показав на глаза, добавил: – Но не тут.

У меня участилось дыхание. Я чувствовала, вся моя жизнь летит в тартарары, было страшно представить, что меня ждет.

– Вы любить, – сказал Генри, показывая на нас.

И когда Эйкко растерянно покачал головой, Генри вздохнул и, взяв друга за правую руку, ткнул пальцем в кольцо с королевской печатью. Затем Генри поднял мою правую руку, с кольцом Эйкко на пальце.

– Эйкко, объясни ему, ради бога! Я должна следовать правилам Отбора. Скажи ему, что он не должен сомневаться во мне.

Эйкко быстро перевел мои слова, однако на лице у Генри не дрогнул ни один мускул.

– Ну пожалуйста! – взмолилась я, схватив Генри за плечо.

Выражение лица Генри вдруг стало невероятно добрым.

– Я говорить «нет». – И он решительно снял помолвочное кольцо с моего пальца.

Внезапно все вокруг поплыло у меня перед глазами. Через несколько минут мне предстояло сделать объявление в прямом эфире, а меня только что бросили.

Генри взял мое лицо в свои ладони и заглянул мне в глаза.

– Люблю тебя, – торжественно произнес он. – Люблю тебя. – Он повернулся и схватил Эйкко за руку. – И тебя люблю. Мой хороший друг. Очень хороший друг.

У Эйкко заходили желваки. Казалось, он вот-вот разрыдается. Ведь за последние два месяца они с Генри стали не разлей вода. И если этот момент был поворотным для меня, то можно себе представить, каково пришлось им!

Генри подтолкнул нас друг к другу:

– Вы быть вместе. Я печь вам торт!

И, забыв о всех треволнениях, я расхохоталась. Я смотрела в глаза Эйкко, и мне безумно хотелось послушаться своего сердца и сделать одну-единственную вещь, которое оно просит. Однако я была не в силах побороть страх.

Тогда я обвела глазами комнату в поисках единственного человека, способного мне помочь. И, обнаружив его, я повернулась к мальчикам:

– Ждите меня здесь. Пожалуйста. – Я вихрем пронеслась через всю студию. – Папочка! Папа, мне нужна твоя помощь!

– Дорогая, что случилось?

– Я не хочу выходить замуж за Генри. Я хочу выйти за Эйкко.

– За кого?

– За Эрика. Его переводчика. Я люблю его и мечтаю выйти за него замуж. И пусть он терпеть не может фотографироваться, я хочу иметь тысячу его фотографий, чтобы потом повесить на стенку и, просыпаясь, смотреть на наши смеющиеся лица, совсем как вы с мамой. И я хочу, чтобы он пек мне пончики, совсем как его мама для его папы. И мне плевать, если я растолстею и не буду влезать в платья. И я хочу, чтобы у нас было что-то наше сугубо личное, пусть даже самое банальное, потому что, как мне кажется, если я выйду за него, то любой пустяк будет иметь для меня значение. – (У папы от неожиданности отвисла челюсть.) – Но одно твое слово – и я никогда больше не затрону эту тему. Ведь я должна поступить правильно, а ты не позволишь мне натворить глупостей. Папа, скажи, что мне делать, и я беспрекословно выполню твое пожелание.

Папа бросил взгляд на настенные часы, его глаза до сих пор были круглыми от удивления.

– Идлин, у тебя осталось всего семь минут.

Я проследила направление его взгляда. Он был прав. Семь минут до прямого эфира.

– Тогда помоги мне! Как я должна поступить?!

После секундного колебания папа, справившись с потрясением, повернулся ко мне и вывел из студии:

– Мы прекрасно знаем, что ты торопилась из-за Марида, и я понимаю ход твоих мыслей. Но ты не можешь позволить одному негодяю определять твою дальнейшую жизнь. Поверь мне. Ты вовсе не обязана прямо сейчас делать объявление.

– Бог с ним, с объявлением! Это не суть. Я люблю Эйкко так, что у меня щемит сердце, но в свое время я совершила столько эгоистичных, идиотских поступков, и теперь боюсь, что люди не простят мне даже малейшего нарушения правил. Папа, я не могу их подвести. Папа, я не могу тебя подвести.

– Меня? Ты боишься меня подвести из-за каких-то дурацких правил? – Он покачал головой. – Идлин, в нашей семье и без тебя полно изменников. Ты в любом случае не можешь меня подвести.

– Что?

Папа тонко улыбнулся:

– Бегства твоего брата во Францию было вполне достаточно для того, чтобы развязать войну. И насколько я понимаю, Арен это знал. – (Я недоуменно покачала головой.) – А твоя мать вступила в сговор с итальянским правительством для финансовой помощи повстанцам на севере страны. Узнай об этом мой отец – и она наверняка лишилась бы головы. – (Я была потрясена.) – Ну а взять хотя бы меня? Я прятал того, кому суждено было умереть еще двадцать лет назад.

– Одного из Вудворков? – догадалась я.

– Ха! Нет, о Вудворках я как раз забыл. Хотя их тогда официально помиловали. Речь идет о ком-то куда более опасном для монархии.

– Папа, я тебя не понимаю.

Он вздохнул, настороженно оглядел коридор в поисках соглядатаев, а затем торопливо расстегнул рубашку:

– Боюсь, у меня только один способ объяснить тебе все.

Он повернулся ко мне спиной и, сняв пиджак, спустил рубашку.

Увидев папину спину, я ахнула от ужаса. Спина была покрыта страшными шрамами – широкими, багровыми и сморщенными. И если судить по виду шрамов, они остались после порки розгами или хлыстом.

– Папочка… Папочка, что с тобой приключилось?

– Со мной приключился мой отец. – Он снова надел рубашку, поспешно застегнув пуговицы, и выпалил: – Дорогая, извини, что никогда не возил тебя на пляж! Просто не мог себе этого позволить.

Я моментально сникла. И он еще просит прощения?!

– Ничего не понимаю. Но зачем он так с тобой поступил?

– Чтобы держать меня в узде, чтобы усмирить, чтобы сделать настоящим лидером… Ну, у него было бессчетное множество причин. Но я хочу рассказать тебе только о двух инцидентах с поркой. Первый произошел, когда твоя мама предложила ликвидировать касты. – Папа покачал головой, и на его губах появилась нечто вроде задумчивой улыбки. – Она имела смелость сказать об этом во время «Вестей», причем еще в процессе Отбора. Ну и совершенно естественно, что мой отец, успевший ее возненавидеть, усмотрел в ее словах угрозу своей власти. Что действительно имело место. Ведь само предложение расценивалось как предательство. А это, как я уже говорил, характерная черта нашей семьи. Я боялся, что он ее накажет, а потому разрешил ему выместить злобу на мне.

– Боже мой!

– Действительно. Это было последнее наказание в моей жизни, но, клянусь, я ни о чем не жалею. Ради нее я готов пойти на эшафот.

Я впервые слышала об этом. Мне было известно только то, что отмена каст стала их совместным решением. И что самые непрезентабельные детали семейной истории были отлакированы. Но чудесная сказка, как оказалось, изобиловала ужасными подробностями.

– Мне даже страшно тебя об этом спрашивать, но кто тот человек, о котором я должна знать?

Папа застегнул последнюю пуговицу и тяжело вздохнул:

– Это случилось давным-давно. – (У меня перехватило дыхание, теперь я уже не так жаждала услышать эту историю.) – Видишь ли, мой отец был весьма самодовольным человеком. Он считал, что все ему должны, потому что он король. И если честно, у отца не имелось поводов быть несчастным. У него была власть, чудесный дом, жена, которая его боготворила, и единственный сын – продолжатель рода. Но отец мой был ненасытным. – Папа уставился куда-то вдаль, а я смотрела на него и абсолютно ничего не понимала. – Я всегда знал, когда он ждет любовницу. В такие дни он дарил маме какой-нибудь подарок, словно заранее просил отпущения грехов. А во время обеда постоянно подливал ей вино, пока она окончательно не напивалась. И естественно, мамины покои располагались в другом крыле дворца. Полагаю, то была его идея, не ее. Ведь мне трудно себе представить, чтобы мама могла намеренно отдаляться от мужа. Она его боготворила. Так или иначе, когда мне было лет одиннадцать, как-то вечером я шел по коридорам дворца и столкнулся с его любовницей, спешившей прочь. Волосы спутаны, на голову накинут капюшон, словно ей хотелось скрыть содеянное. Я знал. Я знал, зачем она приходила, и ненавидел ее. Причем даже больше, чем его, что было несправедливо. И как только она ушла, я отправился к отцу. Он был в халате – пьяный и потный. И я сказал ему – никогда этого не забуду, – я сказал: «Ты больше не должен пускать сюда эту шлюху». Словно я имел право диктовать королю, что ему делать. Он с такой силой схватил меня за руку, что вывихнул мне плечо. Затем повалил меня на пол и принялся сечь, уж не знаю, как долго это продолжалось. Мне было так больно, что я потерял сознание. Наутро я очнулся в своей комнате, рука – на перевязи. А потом мой слуга сказал, что я не должен бороться с гвардейцами, что я еще слишком мал, чтобы считать их товарищами для игр. – Папа сокрушенно покачал головой. – Уж не знаю, кого тогда уволили, а может, и хуже, чтобы придать этой истории правдоподобия, но я точно знал, что должен держать язык за зубами. Я был тогда еще совсем маленьким и не осмелился хоть кому-то открыться. А когда подрос, то хранил эту тайну из чувства стыда. Потом у меня в голове все как-то перевернулось, и я даже начал гордиться. Ведь я страдал в одиночку, без моральной поддержки, что было достойно восхищения. Хотя, естественно, – нет. Глупость, конечно, но в детстве мы всегда ищем себе оправданий. – Папа вымученно улыбнулся.