Боль мне к лицу (СИ) - Магдеева Гузель

Когда Тома уезжает от дома, мигнув на прощание стоп-сигналами, я понимаю, что уже совсем стемнело. Отряхиваюсь и иду домой, плутая вдоль дорог. Прозрачные капли, застывшие в глазах, делают свет фонарей неправдоподобным.

«У всех есть друзья, подружки, близкие, а у меня — только шептуны».

Я завидую Томе, но дело не в дорогой машине, не в эффектном внешнем виде, нет. Она — живая, она не подглядывает за другими, чтобы почувствовать себя причастной к жизни. А я всего лишь тень, блуждающая за кем-то ярким, будто неприкаянная душа.

«А мы чем хуже той крашеной мартышки?». «Зато всегда рядом». «И не предадим».

Не помню, как добираюсь до дома. Я хочу задержаться на улице чуть дольше, выветрить увиденное, но снова из носа течет кровь. Зажимаю пальцами ноздри и бегу домой. Не придумав ничего другого, вытираю руки о рубашку, чтобы взяться за ключ, но в ответ на мое копошение дверь открывается. На пороге стоит Иван.

— Привет, — прошмыгиваю мимо него в ванную, срываю одежду в стирку и натягиваю свою футболку, тщательно умываюсь.

— Где ты была? — тон Ивана спокойный, но чувствуется, как он недоволен моим отсутствием. Ищу во взгляде подозрительность и успокаиваюсь, не найдя.

— Прогуливалась. Тебя не ждут дома?

— Сегодня я здесь ночую.

Я оглядываю комнату с одним двухместным диваном и вопросительно смотрю на него.

— На полу постели.

Послушно выполняя просьбу, я первой заговариваю с ним, задавая подряд все вопросы, приходящие в голову — и мои, и голосов. Как не странно, Иван охотно отвечает.

Я узнаю, что ему тридцать шесть. Жену зовут Яна (Яна — Аня), она племянница друга полицейского и ей всего двадцать три (тут же считаю в уме, — младше меня на четыре года). Красавица, умница, красный диплом (лысая, дурочка, желтая справка). Мы с ней параллели, нигде и ни в чем не пересекающиеся, и, в конце концов, я оставляю сравнительный анализ с разгромным счетом в пользу Яны, добавляя в список сегодняшних разочарований еще одно.

Про брата, Петра, он почти ничего не говорит, кроме того, что тот младше Ивана на два года и работает в адвокатуре.

— Почему тебя побрили налысо?

Я поднимаю взгляд к потолку и хмыкаю.

— Ты не спрашиваешь, почему это сделала я. Уверен, что меня заставили?

— Не смеши. С кем не поделила территорию?

— «Удачи тебе, Аня», — довольно узнаваемо передразниваю Аллу Николаевну.

— Сама главврач? — присвистывает он. — Что же ты такого натворила?

— Иногда, Ваня, достаточно ничего не делать. Знаешь, почему люди часто разочаровываются? Они много ждут от других. От меня тоже ждали.

— И ты разочаровала?

Я провожу рукой по голове и улыбаюсь:

— Не то слово. Но наказания не получилось, она ошиблась. Я не боюсь выглядеть смешной перед ними.

— А перед кем боишься? — задает он следующий вопрос, но я не отвечаю застрявшее во рту: «Перед тобой», проглатывая слова. Спрашиваю вместо этого сама:

— Со мной ночевать с чего решил?

— Не с тобой, а в своей квартире, — усмехается Ваня, и я краснею. — Поссорились.

— Часто ссоритесь?

— Для того чтобы часто ссориться, нужно часто видеться. А я дома почти не бываю.

На этом разговор прекращается, и я очень жалею, что не успела задать все интересующие меня вопросы. Присутствие рядом Ивана действует одновременно и успокаивающе, и волнительно: я засыпаю умиротворенной, понимая, что он лежит в трех метрах от меня, и стоит только шагнуть навстречу — и мы окажемся рядом.

В два часа ночи нас будит телефон. Ваня вскакивает, хриплым голосом отвечает на звонок, а я свешиваюсь с дивана, прикрывая голые плечи сползающим одеялом.

— Скоро буду, — заканчивает он разговор и начинает собираться.

— Можно с тобой? — вдруг заявляю, быстро садясь, чем вызываю удивление полицейского. Иван включает свет, я закрываю глаза рукой. — Это же то самое, да? Новая жертва?..

— Похоже. Три минуты на сборы.

Я успеваю.

Машина мчится по пустым предрассветным дорогам, я даже не смотрю в сторону спидометра, сжимая ручку двери. Деревья и фонарные столбы хороводом проскакивают мимо, Иван молчит, держа руль одной рукой, а второй безостановочно поднося к губам сигарету. Я протягиваю ладонь, и полицейский выбивает из пачки одну для меня, кидает зажигалку на колени. Приоткрываю окно со своей стороны, чувствуя, как каждая затяжка отдается слабой болью в пустом желудке. Я могу и не курить, но ощущаю причастность, когда мы оба молчим, занятые процессом.

Через четверть часа мы оказываемся на месте. Мужчина выходит из машины, громко хлопая и предупреждая, чтобы не совалась без его ведома, но я уже и сама не рада, что поехала с ним. Мне страшно.

— Ключи оставляю в замке.

Откинув сиденье назад, слушаю в открытое окно долетающие обрывки разговоров.

— Иван Владимирович! — обращается кто-то к нему, дальше — крик: «Доронин приехал!» и слова, слова, непонятные слова. Точнее, я понимаю их смысл, каждого по отдельности, но в общее они не складываются.

В четвертом часу утра становится совсем светло, но еще прохладно: свежий ветер поддувает в окно, и я перебираю пальцами, просунутыми над приспущенным стеклом, словно пытаясь его поймать. С момента приезда проходит сорок одна минута.

Мне не хочется показываться раньше времени, поэтому я стараюсь не выглядывать, однако все же не удерживаюсь: на месте не меньше десяти человек, кто-то то появляется, то исчезает в глубине здания, прячущегося за полуразрушенным забором. Бывший железобетонный завод, закрытый еще лет двадцать назад — предприятие не пережило кризис, территорию так никто и не выкупил. Рабочие уходя растащили все, что можно, остальное медленно добивает время. Темное здание зияет дырами выбитых, огромных окон, от которых остаются лишь искривившиеся скелеты металлических рам. По периметру ограждений разрастается крапива и борщевик, — не меньше двух с половиной метров в высоту; проходя в щель между двух плит, один из полицейских в форме ворчит, глядя на него.

Чем больше я улавливаю подробностей, с которыми они обсуждают найденное тело, тем сильнее ощущается тошнота. Когда очередной собеседник упоминает Доронина, затягиваясь электронной сигаретой и пуская клубы сладкого дыма, я понимаю, что высидеть больше не смогу.

«Выходи». «Ты должна видеть». «Мы могли бы ее спасти?».

Шептуны встревожены, и голоса их все громче и громче; они почти срываются на крик, но я мысленно прошу их остановиться. Мне нужно, чтобы сознание оставалось ясным.

«Не отвлекайте!».

И хоть Иван запретил, я покидаю машину, бросаю ключи зажигания в задний карман джинсов и иду. Голоса боятся и не могут об этом молчать, но я отключаюсь.

Полицейские недоуменно взирают на меня, но не решаются остановить и спросить, — они видят, что я вышла из автомобиля Доронина, и это рождает еще больше вопросов. Ступаю мимо них, избегая смотреть в глаза, прохожу забор. Я понимаю, в какую сторону стоит двигаться, ориентируясь не столько на подсказки шептунов, сколько на голоса настоящих людей.

Постепенно картина обрастает деталями, за что я должна благодарить своих внутренних «докладчиков», спешащих поделиться новыми знаниями. Откуда они это берут? Кто они? Духи умерших родственников, эгрегоры, трансляторы мыслей из ноосферы? Сейчас не время думать об этом; никогда «не время», и это еще один запрет, с которым я живу.

- Вы куда? — все-таки, один из присутствующих, в гражданской форме, пытается задержать меня перед входом в разграбленное, полумертвое здание первого цеха. Я перевожу на него напуганный взгляд, и он отшатывается, видя мое искаженное ужасом предстоящей сцены лицо.

Пальцы, сжимающие предплечье ослабевают, и я могу лишь выдохнуть со свистом прямо в него:

— Пусти, — и дергаю руку, шагая вперед. — Я с Иваном.

Под тяжелые взгляды, сверлящие затылок, прохожу внутрь, сходу ощущая царящий здесь ужасный запах смерти, смешанный с затхлостью помещения, испарениями мочи и прочего мусора. Под ногами хрустит стекло разбитых бутылок, но чем дальше я шагаю, тем тише становится звук.