Михаил Ландбург - Посланники

И стало так –

Бог сотворил человека, который 20 лет живет как человек, затем женится и 30 лет пашет на семью как ослик, следующие 15 лет живет как собака, охраняя дом и детей, и доедая за ними объедки. Оставшиеся годы он кривляется, будто клоун, развлекая своих внуков".

Я спросил:

- Тебе нравится то, что ты тут наговорил?

- А тебе нет? - удивился он.

Я промолчал.

- Хорошо! - сказал он.

Я спросил:

- Что хорошо?

Он рассмеялся:

- Хорошо, что тебе нечего сказать. И будет так!

Я вбежал на четвёртый этаж.

***

На душе была полная неразбериха, и я, заглянув в себя, словно в чёрный ящик потерпевшего аварию самолёта, искал объяснение странному поведению Лии. Одно было ясно: подлежит оставить Лию в покое, дать ей возможность досмотреть тот сон. Из прочитанных книг я усвоил, что девушка парня не бросает, пока возле неё не начинает крутиться кто-то другой, но возле Лии, вроде бы, никто не крутился. Я не слепой – увидел бы. Или же я просто глупец. "Выбирай, - сказал я себе, - что тебе ближе: слепец или глупец?" На помощь пришёл Блез Паскаль, считавший, что у сердца свой рассудок, который с рассудком головы не имеет ничего общего. Поток мыслей, забуксовав, остановился и я, после долгого молчания, осевшим голосом бормотал: "Мертвец…Между мной и Лией стоит мертвец… Не может быть, чтобы Лия меня…" Недостающих слов, при всём старании, мне никак нащупать не удавалось. Наконец, я понял, что в моей голове произошёл некий сбой, и ничего иного мне не оставалось, как, словно Тесею, уповать на чудотворное появление спасительной нити Ариадны.

- Больно? - спросил я себя.

- Больно! - ответил себе.

- Где больно?

- Там, где болит.

На память пришёл Уистен Оден:

"Созвездья погаси и больше не смотри

Вверх. Упакуй луну и солнце разбери,

Слей в чашку океан, лес чисто подмети.

Отныне ничего в них больше не найти".

Я ощутил –

присутствие Лии у себя под кожей.

Я представил себе как –

погрузив себя в продолжение того сна, Лия спит, как она в себя вдыхает, как из себя выдыхает, как вздымается её грудь.

Захотелось повторить Чарльза Буковского –

"Я поставил её фото к радиоприёмнику

Рядом с вентилятором,

И оно двигалось,

Как живое".

Мама отошла от окна и сообщила:

- Дождь разговаривает.

Я спросил:

- О чём это он?

- Как когда…

- А сейчас?

- Сейчас о том, что люди от него укрываются, а ты вот здесь, со мной.

Я принялся перелистывать оставленную на стуле газету. На первой странице о перемирии в Газе; на последней – реклама мебели. "Перемирие…- подумал я. - Если бы…" На память пришёл анекдот: "Соня, твой сынок ест газету". "Пускай себе ест, - ответила Соня, - газета вчерашняя".

Мама включила радиоприёмник.

Сообщали о мужчине, который убил своих родителей. Они отказались отдать ему свои сбережения. Убийца оказался адвокатом.

"Люди…", - мама выключила приёмник, включила телевизор. В обращении к народу, премьер-министр заявил: "Придёт время, и мы их ещё приструним". Когда приструним – премьер-министр не сообщил. Потом пошла передача о жизни кротов.

Я ушёл в ванную.

Налил воду.

Разделся.

Лёг отмокать.

Подумал о Газе: "Задачу не решили". В Университете учат: "Для того, чтобы решить задачу, необходимо сомнение приравнять к уверенности"

Выбрался из ванной, когда вода остыла.

Заметив своё отражение в зеркале, спросил: "Что скажешь?" "Лучше промолчу!" - отозвалось отражение.

Зачем-то почистив зубы, я вернулся в гостиную.

По экрану телевизора бегали кроты.

- Всё ещё бегают? - удивился я и подумал: "Хорошенькое дельце – по миру бродят мёртвые ревизоры…"

Мама взяла в руки пульт управления.

На девятом канале парень спрашивал: "Почему скотину считают по головам, а правительство – по членам?" На одиннадцатом канале показывали мультфильм "Три медведя" для взрослых. "Кто, - возмутился маленький медвежонок, - кто спал в моей кроватке и помял мою жену?" На двадцать четвёртом канале шла английская пьеса, и высокая худая женщина неустанно спрашивала: "Так вы уходите, слава Богу, или остаётесь, не дай Бог?"

Мама выключила телевизор и ушла на кухню.

"Вдруг снова объявят воздушную тревогу?" - подумал я и представил себе лежащую на тротуаре бледную, без макияжа Лию. В моей груди стучало сердце, а стенные часы, казалось, молчали. "Время остановилось!" - испугался я и у часов спросил: "У вас передышка?" Часы проговорили что-то невнятное.

Я заглянул на кухню, опустил в кастрюлю с водой два яйца и зажёг газ. Посмотрев, как яйца варятся, огонь выключил.

Мама сидела за кухонным столом. Просто сидела. Я спросил, что она думает о времени. В ответ мама предложила спеть вместе песню о подбитом танке и о солнце, которое никому не погасить. Я покачал головой, и тогда мама сказала, что время быстротечно и непостоянно, а миг остановить невозможно. "А это надо?" - спросил я. Мама помолчала, а потом, сказав "торопимся мы…", ушла к себе в комнату.

Я вернулся в гостиную, не глядя, достал из книжного шкафа книгу. Она была наполнена жонглирующими словами. Мама считает, что такой язык служит целью озвучивания пустых сердец.

"Лия, позвони. Поговори со мной", - просил я, а потом, немного выждав, сказал себе: "Т-с-с-с, Лия сейчас занята".

"Позвоню приятелям", - решил я.

Пи-пи-пи…Пи-пи-пи…

Вспомнил –

Рафи на севере страны – парашютист,

Дима – там же,

Рон – по вечерам подрабатывает в типографии,

Лёва – подрабатывает на какой-то ферме,

Эмиль – обслуживает самолёты в Тель-Нофе.

Набрал номер мобильника рядового Ионы.

- Душу отвели?

- Вроде бы, - устало сказал Иона.

- Что значит "вроде бы"?

- Ефрейтор Фима обклеен пластырями, и в данный момент мы вчетвером сидим в коридоре больницы.

- Что значит "вчетвером"?

- В коридоре я, ефрейтор Фима, какой-то мужик и полицейский. У мужика заклеены губы – он очень некрасиво отозвался о нашем вояже в Газу.

- Ефрейтор Фима устроил драку?

- Мы уплетали пельмени и креветки в винном соусе, пили шампанское, поглядывая на большой экран телевизора, а ещё мы завели беседу с пианистом, который сидел за роялем. Пианист сказал, что надвигается конец света и что никому не откупиться. И тут подошёл какой-то мужик. "Веселитесь, молодчики? - забубнил он. - Как вы, трусы, пораженцы, можете пировать после столь несуразного топтания под Газой, после того, как не покончили с этим?.." Я опустил голову, вспомнив о "пирровой победе" из учебника истории. А ефрейтор Фима поднялся и…

- Можешь не продолжать. Не забудьте к утру вернуться на базу.

- Сержант, двое суток почти прошли, а мир так и не перевернулся, верно?

- Встретимся на базе. Там и поговорим.

Я захлопнул крышку мобильника.

За окном внезапно наступил вечер. Он напоминал кем-то обронённую серую краску.

Из маминой комнаты приоткрылась дверь.

- Не ложишься?

- Нет, мама, я ещё посижу.

Дверь закрылась.

Я подумал о двери в гостиничной комнате и попросил: "Лия позвони, поговори со мной, не оставляй меня в состоянии мучительного неведения".

Прислушался.

Ни звука.

Вспомнилось: "Лотан, ты прочти, ты поймёшь" – так сказала Лия перед тем, как я прикрыл ту дверь.

Включил настольную лампу.

Стал пролистывать листы пятничного приложения к газете "Маарив".

…Лето 1915 года. Штаб 12-ой кавалерийской дивизии русских генерал-майора Карла Густава Маннергейма. Генерал был задумчив. Ему необходимо разъяснить своим офицерам причину разгрома армейских группировок русских в Польше, Галиции, Прибалтике. Ведь кто-то виноват…

Впрочем, получен приказ командования. Там всё сказано, всё объяснено, и ему, генералу Карлу Маннергейму, остаётся лишь приказ зачитать и приступить к его исполнению.

Офицеры не спускали глаз со вдруг застывшего лица генерала, но тот, внезапно поднявшись из-за стола, отошёл к окну и подозвал к себе адъютанта.

- Читайте, - генерал протянул листок. - Только глазами...

Командование требовало немедленной депортации из прифронтовой полосы еврейского населения.