Красси Зуркова - Самодива

Джейк сел за него и начал играть. Мягко, как будто это ничего не стоило, и не отводя от меня глаз, вероятно сотни раз проигрывая этот этюд. Я так много слышала о его таланте, о магии, которую он вершит, играя на фортепиано, но ничего из этого даже близко не было правдой. Он полностью владел клавишами. Каждым нюансом. Каждым оттенком звука, который от них исходил. Неумолимая хрупкость его прикосновений заставляла музыку томиться под его пальцами, покоряя ритмы, на которые она не была способна, безжалостно их ломая, а затем собирая обратно в мелодию абсолютной красоты.

Сам этюд был неузнаваем. Он изливался океанским приливом, с бушующим в нем штормом, возвышающимися волнами звука, пока последние ноты не утешают его, убаюкивают, заканчивая одиноким аккордом, потерянным в темноте своего отчаяния.

Когда он поднялся со скамьи, я уже знала, что произойдет, и что я не смогу остановить его или себя, даже если попытаюсь. В каком-то далеком уголке моего сознания я знала, что это неправильно. Но я была загипнотизирована его музыкой, грустью, наполняющей его глаза, пока он играл, его губами, прикасавшимися однажды к моим, и теперь нашедшими их снова, стирая поцелуем все остальное, абсолютно все…

– Это так ты заботишься о моей девушке?

Разгневанный голос, как удар грома, прозвучал в здании и что-то ударило о фортепиано, разбив его на куски. Весь Атриум задрожал.

– Как давно ты положил на нее глаз? С тех пор, как ты заказал свой маленький подарок?

Я с ужасом наблюдала, как Риз схватил Джейка за плечи и откинул его на один из роялей. Тело Джейка ударилось о дерево, и сила удара заставила его согнуться, прежде чем Риз схватил его снова.

– Отвечай мне! Как долго? Ты думал, я не выясню, куда ты отведешь ее? Ты так спешил убрать сюда эти чертовы фортепиано, чтобы ухаживать за ней за моей спиной?

Риз откинул Джейка еще раз, но уже в другое фортепиано. Я закричала, пытаясь добраться до него, но он лишь крикнул, чтобы я держалась подальше.

– Почему, черт возьми, ты это сделал, Джейк? Я доверял тебе свою жизнь. – Он схватил Джейка в последний раз и встряхнул его, крича ему в лицо с оглушительной яростью. – Ты мой брат! Почему?

Джейк не дрался, зная, что у него нет шансов против нечеловеческой ярости Риза. Был слышен только его тихий голос.

– Она была моей еще до вашей встречи. Я отдал ее тебе.

Риз обернулся, найдя меня испуганными глазами, недоверие в которых требовало ответа, но он дал мне не более секунды. Затем он посмотрел мимо меня и, прежде чем я смогла хоть что-то сказать, он ушел.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Чистилище

В ПОСЛЕДУЮЩИЕ ЧАСЫ мы с Джейком не разговаривали. Он захлопнул дверь своей комнаты, в то время как я ушла в другую – напротив. Комнату, которая практически стала моей. Затем все погрузилось в тишину, такую оглушающую, какой я еще не была свидетелем. И в этой тишине каждый из нас ждал Риза.

Он не вернулся домой – ни позже тем вечером, ни на следующий день. Джейк тоже не выходил из комнаты. И когда ярко–красное Рождественское солнце излило свое безразличие и исчезло за безжизненными деревьями, я накинула свое пальто и пошла прогуляться.

В конечном итоге он объявиться. Он обязан был появиться.

“Забавно, как Принстону удается держать меня на коротком поводке. Сначала брат, теперь ты”, – сказал он однажды в шутку. Но ни его брат, ни я не держали его на этом поводке. Нечто предопределенное и непреодолимое лишило его свободы в этом кампусе, так что даже если он решит не возвращаться к себе домой, я знала где его найти. Точно на следующее полнолуние. Через месяц за вычетом одного дня.

Остальное было менее понятно. Что мне ему сказать? Захочет ли он вообще слушать? Я была готова все объяснить, извиниться, убедить, умолять, унижаться. Иногда в жизни, если ты не осторожен, некоторые вещи могут быть неисправимо уничтожены. Как те Андалузские цыгане – чья кровь, как я подозревала, заполнила его вены талантом, и сумасшествием, и всем остальным, на что была обречена Изабель – ему вероятно сложно найти в себе силы на прощение.

Такой мужчина мог влюбиться в тебя, почитать и положить свою жизнь и будущее у твоих ног. Но как только ты заставишь его ревновать, ставки сделаны.

Я вздрогнула. Как только зашло солнце, температура стремительно пошла на спад. А теперь, ко всему прочему, поднялся ветер, дома по обеим сторонам улицы закончились. Так далеко по Мерсер Стрит, вдали от мягкого света рождественских фонариков, простиралась земля, более известна как Пристонское поле сражений, распростертое под разбросанными елями и бесцветным небом.

Самое время развернуться и пойти назад, промелькнула мысль в голове. Но на другой стороне поля, я заметила изолированный фасад Греческого храма. Ну или что-то очень похожее: четыре ионических колонны, стремящиеся своими элегантными формами ввысь; каждая из них венчалась некой спиралью, на вид похожую на принесенного в жертву овна, рога которого после смерти поместили на самую высокую точку, чтобы восхвалять молитвы богам.

Оказалось, что это памятник. Эта священная земля, прочитала я на именной дощечке. НА этих полях в раннем свете 3 января 1777, Вашингтонская Континентальная Армия победила Британские Регулярные войска впервые за долгую борьбу за американскую независимость. Ниже также было написано: В этом храме покоятся те, кто погиб во время этого поединка: и американцы и британцы. Историческая галерея, на которой вы стоите, была отреставрирована, чтобы обозначить вход к могиле этих неизвестных солдат, падших во время Революции.

Священная земля. Мне нравилось, как это звучит. Мне также было по душе идея, что враги похоронены в одной могиле, наконец обретая покой. В смерти все равны. Вражда больше не имеет значения. Также как и время. Под этой колоннадой античность, казалось, скрывалась за углом. Война за независимость – на расстоянии взмаха век. И каким-то образом, возможность того, что даемон из древнегреческой легенды смог полюбить девушку, которая была (или вероятнее всего, не была) ведьмой из болгарских легенд, стала правдоподобной.

Вот только в болгарских легендах не бывает счастливых концов. Определенно не в нашей, о Самодиве, в которой Вилья выходит замуж за своего пастуха, а затем смертельно заболевает. Тоскует по своему лесу. По своей свободе. За пропитанными лунной ночами на полях, вдали от человеческих глаз. Только одно может её спасти: снова стать диким существом в ночи. Но это значило, что её пастух больше никогда не увидит её. Означало, что он должен закрыть своё сердце от всего мира.