Лиана Мориарти - Последняя любовь гипнотизера

— Я всегда знала, что ты слишком шикарна для того, чтобы тужиться, — заявила Маделайн, хотя потом призналась, что просто завидовала, ведь ее собственные роды, когда ей пришлось мучиться шестнадцать часов, чтобы выпустить на свет Гарри, не относились к числу ее самых радостных воспоминаний.

Маделайн также недавно призналась, что никогда не обращалась к Элен как гипнотерапевту потому, что полагала, будто Элен не считает ее достаточно духовной или глубокой личностью, способной все понять. Она просто ошеломила Элен этим признанием.

— Мучительные роды не сделают тебя настоящей матерью, милая, — сказала мать Патрика.

— Другое дело, если бы ты жила лет сто назад, когда тебе просто пришлось бы несколько дней страдать, пытаясь родить, пока ты совершенно естественным образом не изошла бы кровью! — добавила Анна.

Конечно, в итоге все это не имело никакого значения. Элен использовала самогипноз, чтобы поддерживать в норме свое кровяное давление во время операции, и все прошло как нельзя лучше.

— Ваша жена — самая спокойная, самая безмятежная из всех пациенток, какие только у меня были, — сказала Патрику анестезиолог.

— Вам бы ее увидеть, когда она играет в войну ниндзя! — ответил Патрик.

Элен продолжала пребывать в своей маленькой зоне покоя, пока акушерка не подала ей ребенка. В этот момент Элен судорожно вздохнула, как будто только что вынырнула из глубокого бассейна, и теперь лишь одно имело значение. Она даже не могла объяснить окружающим, что с ней все в абсолютном порядке, просто… ох, боже мой… понимаете, это же настоящий живой ребенок! Судя по всему, пока ее рассудок читал книги и учился ухаживать за младенцем, подсознание подозревало, что Элен вполне может родить какую-нибудь рыбу, а то и плюшевого медвежонка или вообще неизвестно что, но только не человечка.

— И чем мы займемся, пока наша мамочка будет всех гипнотизировать? — заговорил Патрик, уже обращаясь к Грейси. — Может быть, тебе хочется прогуляться по берегу со мной и с твоим старшим братом? Или просто полежать и поболтать немножко?

Грейси разразилась длинной речью на своем птичьем языке, а ее большие глаза сосредоточились на Патрике. Она унаследовала фиолетовый цвет глаз от Анны. Элен ужасно гордилась этим и намеренно одевала дочурку в такие цвета, которые подчеркнули бы необычность ее глаз, сделали их еще более выразительными. И буквально не бывало такого случая, чтобы она вышла с Грейси на люди и кто-нибудь не остановился бы рядом и не выразил бы восхищения по поводу глаз малышки, хотя Элен каждый раз делала вид, будто удивлена и польщена тем, что кто-то наконец их заметил.

— Это у нее от бабушки, — скромно поясняла она.

— Отлично. — Патрик уважительно кивал, слушая бормотание Грейси. — Ну да. Конечно. Понял. Значит, ты не уверена. А ты не передумаешь? Ну, это потому, что ты ведь женщина все-таки.

— Эй! — окликнула его Элен.

— Ну, на самом деле это может быть потому, что ты похожа на мать и склонна постоянно все уж слишком анализировать. Ты, конечно, думаешь, что бы это могло означать, с чего вдруг папочке хочется потащить меня на пляж? Возможно, подсознательно он пытается сказать что-то другое? Или он подавляет свои истинные желания?

— Я тебя даже слушать не хочу. — Элен встала и потянулась всем телом.

В последнее время Элен не каждый день работала с клиентами. Ее мать и крестные забирали к себе Грейси по средам. Они наряжали ее как принцессу и тащили в какой-нибудь ресторан, где пичкали крошечными кусочками копченого лосося и шоколадной стружкой и бог знает чем еще. Мать Патрика присматривала за Джеком и малышкой днем по четвергам, когда мальчик возвращался из школы. Морин обязательно подолгу купала Грейси в теплой ванночке, кормила тыквенным пюре и никогда не отправляла домой без розового банта, завязанного на пушистых, дивно пахнувших волосиках. Джек не проявлял особого интереса к Грейси, пока та была совсем крохой, но теперь она уже начинала узнавать его и как-то отвечать ему, и мальчик решил, что его жизненная задача — заставлять сестренку смеяться, изображая довольно странную игру в прятки.

Патрик «дежурил» по субботам, и в этот день у Элен бывал самый длинный прием — она встречалась с четырьмя клиентами.

Сейчас желающие попасть к ней записывались уже за три месяца заранее, но пока Элен не хотела уделять работе слишком много времени. Появление ребенка было сродни началу некой новой, очень напряженной работы, началу страстной любви и переезду в неведомую страну с другим языком и культурой — и все это одновременно. Малышка заполняла все мысли Элен, и ее сердце, и ее чувства. Элен хотелось вдыхать дочку, даже съесть ее.

Однако любовь, которую Элен испытывала к Грейси, похоже, постоянно колебалась на острие ножа, качаясь от радости к ужасу.

— У младенцев, вообще-то, огромный запас жизненных сил, — не раз повторяла мать Патрика, когда Элен высказывала свои опасения по какому-нибудь поводу, а Элен сразу хотелось сказать: «Ты что, шутишь? Да младенец может просто умереть во сне!»

Как-то раз, когда Анна заглянула одна, без крестных, Элен вышла из детской, проверив, как там Грейси, и сказала:

— Я так люблю ее, что это просто…

— Мучительно, — закончила ее мать. — Знаю. И лучше не станет. Тебе придется просто научиться жить с этим.

Элен посмотрела матери в глаза, теперь напоминавшие ей глаза ее собственной дочери. Она всегда знала: Анна частенько смотрела на нее едва ли не яростно просто потому, что пыталась скрыть, как сильно она любит дочь, словно любовь была какой-то слабостью или болезнью. И Элен всегда считала это одной из самых замечательных слабостей матери. Если бы она могла стать похожей на меня! Открыться любви!

Но теперь Элен впервые осознала, что ее мать не так уж и сопротивлялась любви. Она поняла, что можно любить настолько, что это будет причинять боль: самую настоящую боль где-то в глубине груди.

К счастью, в те моменты, когда любовь Элен угрожала стать чем-то и вовсе неземным и необыкновенным, банальности материнства тут же возвращали ее обратно на землю. Вы не можете уноситься куда-то вдаль, предаваясь сентиментальным мыслям, если нужно менять грязные подгузники или пытаться выяснить, почему дитя больше не желает брать в рот авокадо и творог, и непрерывно гадаете: то ли она устала, то ли голодна, то ли зубки начинают резаться. И что бы могли означать эти однообразные звуки, которые она издает, — «ух, ух, ух…», — и как бы уговорить ее замолчать?

— Пожалуй, я пойду с ней и с Джеком на берег, — решил наконец Патрик. — Надо хоть ненадолго оторвать его от компьютера.