Смотри на меня (СИ) - Малиновская Маша

Он подходит к Паше вплотную. Остальные наблюдают, знаю, что вмешиваться не станут. Кому охота сейчас себе зубы проредить.

— Ну так что, Павлик?

Я решаю вмешаться, пока не рвануло. Делаю шаг вперёд и вклиниваюсь между парнями, выставляю ладонь вперёд, тормозя Вертинского в грудь.

— Хватит, Егор. Паша просто зашёл сюда, как и вы.

— Юль, не вмешивайся, — Прокопенко кладёт мне руку на талию, пытаясь мягко оттолкнуть в сторону.

И это как раз и становится той самой искрой.

— Руки от неё убери! — Вертинский толкает Пашу обеими ладонями в грудь, обминув меня.

Прокопенко оступается и едва не падает. Однако Егора столь короткая стычка не удовлетворяет. Он пытается зацепить его ещё раз, но я буквально повисаю у него на плече

— Прекрати!

Он слушает, оставляя побледневшего и стремительно теряющего собственное достоинство Пашу в покое, но больно хватает меня за локоть и выволакивает из кухни в коридор, заставляя вскрикнуть.

— Ты какого хрена творишь, Егор?! — уже не сдерживаю тон. — Что он тебе сделал?

— Он пялился на тебя! — нависает, заставив прижаться к стене плотнее.

— И что? И пускай!

— Да хрен там, — его тон становится глуше. — Я же твой друг, Юля, — выделяет предпоследнее слово. — Должен заботиться, чтобы всякие извращенцы не пытались залезть тебе в трусы. Маленькая ещё.

Уровень сюрреализма растёт. Он слишком пьян и слишком зол, чтобы сейчас мог получиться разговор. Да и я предельно взвинчена.

— Не твоё дело, — шиплю в ответ.

— Моё или нет — я сам решу. А теперь шуруй к себе в комнату и не высовывай оттуда сегодня нос.

Фыркаю и отталкиваю его. Засранец! Убегаю в комнату, напрочь забыв и про чай, и про чайник.

Не знаю, чем вчера закончилась вечеринка у Вертинского и компании, но я уснуть не могла долго. Всё продолжала вертеть в голове то, что происходит, и как теперь из этого искать выход. Есть ли он вообще. Вдруг это конец нашей дружбе? Столько лет… Мы были близки сколько я себя помню. Для меня лишиться Егора, всё равно, что лишиться частички себя. Большой такой и важной.

Что если я ошиблась, когда попросила его стать моим первым? Чудовищно и необратимо? Что если одна ночь разрушила нашу дружбу до фундамента, сделав меня для него просто ещё одной поставленной галочкой?

А ведь он никогда и намёка не делал. Да и когда я попросила, видно было, что сильно сомневается. Он тогда уже что-то почувствовал, что это может стать точкой невозврата. Но ведь я попросила…

Но время не отмотать, обратно решение не вернуть и сделанное не обнулить. Не стереть из памяти и чувств.

И со всем этим что-то надо делать. Может, выждать немного времени и попытаться поговорить.

Утром в университете уже не только нет многих преподавателей, но и студентов начал валить грипп. Очень бы не хотелось, чтобы ввели карантин, потому что потом придётся доучиваться по субботам или в свободную предсессионную неделю.

У нас в группе тоже многие заболели, в том числе наша староста. Она никогда не пропускает, и все давно забыли, что в сентябре выбрали меня её заместителем.

— Сладкова, отнесите в деканат, будьте добры, сведения об отсутствующих, — просит преподаватель.

— Конечно, Пётр Иванович, — беру подписанный им статистический листок и выхожу из учебной аудитории.

Деканат на втором этаже, туда можно спуститься либо через центральную лестницу, либо через боковую. Там обычно мало народу, большинство предпочитает центральную. Но к кабинету декана ближе через боковую, туда я и направляюсь.

Отдав сводку секретарю, возвращаюсь тем же путём. И тут между этажами в нише большого окна из стеклянных квадратиков вижу Алину.

Она забралась с ногами и прижалась спиной к стеклу, уткнувшись лицом в колени. Прикрытые пышными каштановыми кудрями плечи слабо подрагивают. Она плачет.

— Алина? — останавливаюсь в растерянности. — Что-то случилось?

Она поднимает голову и, увидев меня через пелену слёз, сжимает губы в тонкую полоску. А потом не сдерживается и отворачивается, вытирая катящиеся капли.

Что-то мне подсказывает, что причина её слёз не в плохой отметке по предмету и не в испорченной прическе.

— Алин, — присаживаюсь рядом с ней, тебя кто-то обидел?

— Мне так стыдно, Боже, — она закрывает ладонями лицо. — Какая же я дура! Как я могла подумать, что могу быть интересна такому как он?

Так я и думала. Вертинский.

— Он обидел тебя?

— Я сама виновата. Я… вчера…

Хочу ли я знать, что было у них вчера? Нет. Потому что в ответ на слова Алины у меня внутри отдаёт болью. Тупой и неприятной. Незваной и пугающей.

— Я позволила ему лишнее, — всхлипывает, утирая слёзы, — а потом прислала ему фото, потому что попросил. Если мой папа узнает, он меня запрёт дома. Он знаешь строгий какой?

— Хреново. Но с чего ты взяла, что фотка дойдёт до папы?

— Я сегодня позвонила Егору, а телефон на подоконнике был, он его найти не мог и попросил набрать, а он эту фотку поставил на звонок от меня, — Алина закусывает губы. — Представляешь? А когда попросила убрать, он сказал, что мы с ним не в тех отношениях, чтобы я могла просить о чём-то.

Некрасиво. Неприятно. И ситуация, и мне. Вертинский никогда лапочкой не был, но сейчас я воспринимаю всё остро.

— Вы же дружите, Юль, — берёт меня за руку и смотрит умоляюще. — Попроси его удалить, а? Весь универ скоро увидит мой позор.

Снова начинает плакать. Меня же накрывает раздражение. Сама к нему в койку прыгнула, сама фотку прислала, чего рыдать теперь?

Но потом смягчаюсь. Я тоже сделала ошибку. И тоже сама.

— Я попробую. Но ничего не обещаю, мы с Егором поссорились.

— Спасибо.

Она так горячо благодарит, хотя я ничего не сделала. И вряд ли получится. А ещё внутри меня моя не лучшая сторона даже ликует, потому что вчера видеть Алину такой радостной, понятно после чего, было обидно и неприятно.

Звенит сигнальный звонок с пары, и я поднимаюсь на третий этаж. У меня занятие сейчас будет в том же кабинете, что и предыдущее, так что за вещами торопиться нет необходимости.

Из крайней по коридору аудитории выходят студенты, кто-то отстаёт, кто-то направляется по своим делам, но основной поток проходит мимо, стремясь на другую пару. Вижу, что Вертинский и Семён отходят к подоконнику, что-то обсуждая и смеясь. В том углу коридора больше никого не остаётся, и я направляюсь к парням.

— Привет, — говорю решительно, потому что мне надоело, и со всем этим нужно что-то решать. — Сём, можешь оставить нас на пару минут?

— Привет, Юль, — смотрит внимательно, — ок.

Он больше ничего не добавляет, забрасывает за плечо рюкзак и уходит. Егор же опирается на подоконник спиной и складывает руки на груди. Прищуривается, внимательно глядя на меня.

— Где фотка Алины? — сразу наезжаю. — Удали.

— Вот как? — поднимает брови. — Тебе она зачем? На девочек потянуло?

— Не будь идиотом.

— Не, ну а что. Попробуй и с ней. Будет два варианта, остановишься на понравившемся.

— Егор, прекрати вести себя как козёл, — начинаю закипать, но говорить приходится не очень громко, мы же всё-таки в универе. — Зачем ты так с ней поступил? Чем ты лучше тех придурков, которые поглумились надо мной на тусовке?

Саркастический смешок слетает с его губ, а потом Вертинский резко отталкивается от подоконника. Не успеваю и глазом моргнуть, как он делает шаг ко мне, обхватывает локтем за шею и притягивает к себе, прижавшись губами к уху.

— Ничем, — шепчет горячо. — Разве ты ещё не поняла этого, Конфета? Не того принца ты выбрала для своей великой миссии. Так что не стоило так горячо благодарить.

Он отпускает меня и уходит не оборачиваясь. А я застываю в шоке. До меня в полной мере доходит, что нашей дружбе пришёл конец. Настоящий и бесповоротный.

Нас больше нет.

Егор