Оксана Сергеева - Палитра счастья (СИ)

— Я же говорил, по дурости… был пьян… на спор…

— Врёшь, — она прищурилась и облизнула пальчик, закончив резать колбаски.

Отвлекалась. Старалась выкинуть эти глупые слова из головы, уйдя в готовку этих бутербродов. Его любимых. Она даже не задумалась нужно ли ей их готовить, чего ему хочется и вообще, будет ли он завтракать. Она просто заняла свои руки, чтобы отвлечь буйную голову. Понимала, что ещё несколько минут её активного мышления и в голове у неё разверзнется целая трагедия. Она сама снова всё испортит. Сама придумает и додумает всё, что надо и не надо. А она так хотела от этого избавиться. От всего лишнего.

— Я жду. И не делай вид, что ты меня не слышал или не понял, — спокойно, но решительно.

— Хочешь историю моей жизни? — спросил он слегка равнодушным тоном.

— Да. Ты всё про меня знаешь, а я нет.

— Хорошо, — он помолчал, а потом продолжил. — Моя травма… это не авария, и не несчастный случай, как может быть сказала тебе мама. Это насильственная травма.

Она посмотрела на него. Он достал из холодильника апельсиновый сок. Налил в стакан и безучастно продолжил, будто речь шла не о нём, а о ком-то постороннем.

— Насильственная… — эхом повторила она. — Как?

— Нападение… избиение… бита не всегда спортивный снаряд, предназначенный только для известной нам игры.

— Боже… — она просто представила.

— Меня вряд ли хотели убить… только выбить из колеи… рука… нога… плечо… не важно. Главное, чтобы я не смог плавать. Это было плечо. И я больше не смог.

— Но ты же…

— Нет, — он горько усмехнулся. — Нет, не так. Профессионально. Я не смог бы удержать ту планку, которой достиг. Никогда не смог бы добиться большего. Легче вообще отказаться, чем упасть вниз, скатиться на самую последнюю ступень.

— А те кто это сделал?

— Сыночки богатых папочек… неприкосновенные.

— Это ужасно…

— Да, наверное… — так же равнодушно продолжал он. — Поэтому я и сделал эту татуировку. Познакомился с одним японцем. Он и запудрил мне мозги. Но я тебе не соврал. Перед этим я пил, — он засмеялся, только без особой радости. Прислонился спиной к холодильнику.

— Я догадывалась, что это не случайно. Я знаю её значение. Мы изучали японскую живопись… подобная символика мне знакома. В Японской культуре дракон ассоциируется с вековой мудростью и огромной силой. В восточной мифологии дракон это независимое бесстрашное существо. Ты не мог не знать этого, когда делал татуировку. Поэтому я и спросила, почему ты сделал именно такую тату.

— Да, я знал. Для меня это своего рода защита.

Эва призадумалась, что же она ещё знает о драконах.

Татуировка дракона означает талисман или оберег несущий символ власти и могущества, который защищает человека от всевозможных бед.

Не только одно это благородное значение имеет дракон. Нередко он показан как существо несущее разрушение и извергающее огонь.

Весьма символично…

— Но она такая яркая. А ты ведь так давно её сделал…

— Я обновлял её несколько раз.

— Да? — она была искренне удивлена.

— Почему ты так удивляешься?

— Тебя в больничку не загонишь, чтобы укол сделать… а тут…

— Я не боюсь боли и больницы ненавижу не поэтому. Просто в своё время я слишком много времени там провёл, — он сел за стол и она поставила перед ним тарелку с горячими бутербродами. Они так вкусно пахли. Так аппетитно.

Он сказал, что провёл в больнице слишком много времени, но не сказал сколько.

Он сказал, что не боится боли, но не сказал, сколько ему пришлось её вытерпеть, разрабатывая плечо и надрывая себя в бассейне.

Он сказал ей, что ушёл из профессионального спорта после травмы, но не сказал, чего ему это стоило. Не рассказал, как потерялся в жизни. Как потерял весь её смысл. Как бился сам с собой и со всеми вокруг. Не упомянул, как Марта тихо плакала, наблюдая его метания и какой потерянный был в тот период отец, не имеющий сил помочь ему. И не сказал, как ненавидел всех вокруг…

— И ты поступил в Йель…

— Да, и я поступил в Йель, — подтвердил он и взял с тарелки бутерброд. — Слава Богу, что кроме всего прочего у меня есть мозг. Но самое главное, что я научился им пользоваться. Это единственное, что мне оставалось.

— Очень успешно, я так понимаю… — она достала свои баночки с витаминами. Высыпала из всех по таблеточке и проглотила, запив водой. Потом села за стол.

— Я ушёл из спорта, но я спортсмен по жизни. Просто я нашёл замену. Работа для меня спорт. Такой же, где главное результат. Сам ставлю себе условия и работаю на результат, — она пыталась отвлечься на его слова. Но мысли её возвращались к тем гадким словам. Она хотела выбросить их из головы. Но они возвращались.

— Я так понимаю, это была твоя теория зависти, — она вспомнила их разговор и то, что он обещал рассказать свою историю.

— Да, именно.

— Но ведь это же не всё… не поэтому же ты упёрся в работу… не поэтому стремился покорить другие вершины… — она пристально смотрела на него поверх чашки.

Он не ушёл от ответа:

— Я хотел узнать, что чувствуешь, когда можешь всё.

— И что? — она затаила дыхание. — Что ты почувствовал, когда добился всего этого?

Он прожевал кусочек бутерброда.

— Ничего.

— Ничего? — не веря переспросила она.

— Да. Я ничего не почувствовал. Потому что когда достиг этого, у меня были уже другие цели, — он посмотрел на часы.

Она не сводила с него взгляда. Его жизнь это работа. Он говорил с ней, но думал о другом. Он думал о работе. Думал, как бы ему не опоздать. Не выйти из тех рамок, которые он себе установил. Он сказал, что должен быть в офисе к девяти часам утра. И для него нет ничего важнее, чем быть там в это время.

Он поймал её внимательный взгляд.

— Ты хотела услышать больше? А больше ничего нет, Эва. Во мне нет никакой интриги. Абсолютно, — ей показалось, что он сказал это жёстко. — Никакой интриги нет.

Это так и крутилось у неё на уме. И она спросила:

— Если бы… Если бы у тебя была возможность всё изменить… Или просто вернуть ту твою жизнь без травмы… Ты бы согласился?

— Да.

Он даже не подумал. Даже на секунду не задумался. Он сразу сказал «да», согласившись на ту жизнь, в которой наверняка ей не нашлось бы места.

— А ты говоришь, нет интриги. Да ещё какая интрига. Очень трогательная история. По крайней мере достаточная, чтобы вызвать жалость у беременной женщины, — едва открыв рот она поняла, что не стоит этого говорить.