Мэри-Роуз Хейз - Греховные тайны

— Это же сувенир. — Внезапно ее охватил гнев. — Надеюсь, я имею право покупать подарки для родных и друзей?!

— Ты просто неисправимая мотовка, Изабель. Должен предупредить, что дела твои далеко не блестящи.

— Но мне нужен отдых. Мне просто необходимо уехать.

— Поезжай обязательно. После съемок.

Когда Изабель наконец решилась рассказать Харту, что все-таки согласилась сниматься в «Войне Роупера», он вышел из себя и не хотел ничего слушать. Она именно этого и ожидала. В тот раз они впервые всерьез поссорились.

— Ты что, идешь на это только из-за денег, будь они прокляты?!

Как бы ей хотелось рассказать ему о статуэтке Ло Веччио! Но она прекрасно знала, что он ответит. «Это же безумие, Изабель. Рисковать собственной карьерой из-за какой-то там статуэтки!» Все будет испорчено. Конечно, когда он увидит эту скульптурку, он сразу поймет. Может быть, даже согласится с ней.

— Да, мне нужны деньги.

— Но ведь не до такой же степени.

Изабель вздохнула. Харт, чистая душа, не в состоянии понять, что для нее актерское мастерство еще не вся жизнь и что возможность быть щедрой, осуществлять желания родных и близких людей значит в ее жизни едва ли не столько же. Своеобразная компенсация за все годы нужды и лишений в мрачных, закопченных городах Центральной и Северной Англии, где она выросла.

Она уже рассказывала Харту о своем детстве. Конечно, это была ее собственная, отредактированная версия.

Его это не слишком тронуло. Возможно, в один прекрасный день она расскажет ему всю правду. Когда-нибудь… но не теперь.

— Изабель, — настойчиво продолжал Харт, — ты ведь не какая-нибудь глупенькая старлетка, которая не может устоять перед большими деньгами. Ты покупаешь себе нарядов больше, чем в состоянии износить за всю жизнь. У тебя такое количество машин, что в пору открывать европейский салон. А детей ты просто портишь бесконечными подарками, игрушками, лошадками, на которых они все равно не могут кататься.

— Харт, мне просто хочется, чтобы у них было все то, чего никогда не было у меня.

— А этот претенциозный белый дом! Он съедает денег больше, чем…

Это замечание оказалось последней каплей. Нервы у Изабель были на пределе, к тому же адски болела голова, и она сорвалась:

— Если тебе не нравится мой дом, можешь убираться отсюда! Давай, давай, уматывай!

Она могла стерпеть, когда критиковали ее платья, ее машины, детских пони. Кое с чем она даже могла согласиться. Но никому не позволялось ругать ее прекрасный белый дом. Даже Харту. Дом был воплощением самой давней, самой заветной мечты. Все здесь подбиралось с особой тщательностью, от старинного индийского сундука, окованного медью, до тканых ковров ручной работы в комнатах Марка и Мелиссы и картин кисти Дэвида Хокни над мраморным камином.

И все же ни у картин, ни у ковров, ни у старинного сундука не было теплых рук, которые бы обнимали ее по ночам.

Харт ушел и не объявлялся с тех пор. Никогда в жизни Изабель не чувствовала себя такой несчастной.

Тщетно пыталась она убедить себя, что без него ей даже лучше. Да кто он такой в конце концов! Какое право он имеет учить ее, как тратить деньги! Это ведь ее собственные деньги! Как смеет он утверждать, что она торгует собой! «А впрочем, чего еще от него ждать, — язвительно напомнила себе Изабель. — Хоть он и завоевал первую премию Академии, но вышел-то он из фермеров. Да что ему вообще известно о жизни! Пусть только вернется, — думала Изабель, — я ему покажу!»

Однако ей так и не представилась эта возможность.

Харт, с его гордостью фермера из штата Айдахо, не вернулся. Целых три недели она его не видела. И тосковала невероятно. Ей не хватало его мощного глубокого голоса, внезапных раскатов его смеха, бьющей через край энергии, его большого сильного тела, прикосновений его рук.

Без Харта дом стал огромным, холодным и пустым. Бездушным… А может быть, он и всегда был таким. Не дом, а какой-то музей.

Зато теперь здесь всегда было чисто. Никаких следов от грязных ботинок. И мокрые полотенца больше не валяются на полу в ванной. И нет пустых банок из-под пива на кухне. Всюду блеск и стерильная чистота. Как на журнальных фотографиях. Однако не только пустота разрывала ей душу. Исчезло ощущение защищенности, пропало чувство, что она нужна кому-то.

Каждый день одиннадцатилетние близнецы Марк и Мелисса спрашивали, где Харт. На их глазах в жизни Изабель сменилось немало мужчин, однако к нему они особенно привязались. С ним они вели себя как нормальные человеческие существа, а не как маленькие террористы.

— Мам, а где Харт? Он скоро вернется?

Изабель отвечала им, что Харт работает.

— Но ведь он всегда приезжает на выходные.

— Ему скоро сдавать работу.

Однако они, по-видимому, все поняли, и глаза у них погрустнели. Изабель не решалась думать о том, что будет, если Харт не вернется. Даже прислуга казалась расстроенной.

Изабель в ярости решила, что не станет звать его. Ни за что на свете, будь она проклята! Руки сами собой сжались в кулаки, длинные наманикюренные ногти впились в ладони. Она никогда в жизни не ползала перед мужчиной на коленях. И теперь не станет.

Сейчас она с сумрачной усмешкой думала об иронии судьбы. Вот она, Изабель Уинн, кумир восьмидесятых, богиня, у которой, как считает публика, есть все, сидит на грязных ступеньках, раздраженная, несчастная, одинокая… и голодная.

— Мисс Уинн! Извините, мисс Уинн…

Изабель взглянула на взволнованное лицо молодой девчушки, по-видимому, только что окончившей киноинститут и с благоговением смотревшей на звезду экрана Изабель Уинн, которая, конечно, когда-нибудь станет знаменитым кинорежиссером. От этой почтительности Изабель, в свои тридцать три года, почувствовала себя древней старухой.

— Вас к телефону, мисс Уинн. Звонят из Англии, ваша мать миссис Уинтер. Она говорит, это срочно.

И действительно, Элизабет Уинтер сообщила новость, которая должна была бы потрясти дочь:

— Изабель, твой отец умер.

Но Изабель не ощутила ровным счетом никаких эмоций. Как будто со стороны, она услышала свой собственный голос:

— О, мама, я так огорчена! Это ужасно!

Ее слова прозвучали так, как будто она говорила о каком-нибудь дальнем родственнике или случайном знакомом.

Изабель не виделась с родителями уже много лет.

Постепенно под влиянием времени и расстояния их образы стерлись из памяти, как старые фотографии. Одновременно стирались и горечь, и память о старых обидах.

Теперь она писала им лишь на Рождество, посылая вместе с письмом дорогие, тщательно выбранные подарки.

Через некоторое время получала короткие туманные ответы со словами благодарности от матери. Изабель давно уже решила, что так лучше для всех.