Под каблуком у Золушки - Елена Лабрус

Она загнала его в угол к мойке, но он и над раковиной умудрился от неё отклониться.

— Я не могу, ты маленькая.

— Я люблю тебя с десяти лет. Вот тогда я была маленькая. И не понимала, что значит для меня этот худенький мальчик. Но прошло шесть лет, и я всё ещё люблю тебя. Теперь вполне осознано. И я достаточно взрослая чтобы знать, что ещё год два и кто-нибудь обязательно облапает меня на школьной вечеринке. Накурит или напоит, и бесславно неумело трахнет. И я даже не буду против.

Он играл желваками, но молчал. Не смотрел на неё, отвернувшись в стену, но засунутые в карманы руки проступали сквозь ткань костяшками сжатых кулаков.

— Так пусть это будешь ты. Пусть для тебя это будет неважно, но я это запомню. Как запомнила твой первый поцелуй. Помнишь, прошлым летом?

— Оксана, пожалуйста, — он посмотрел на неё умоляюще. — Я был пьян.

— Да, но трезвый ты бы и не подошёл.

— Прости, я не знаю, что на меня тогда нашло.

О, эта мука в его глазах! Да, это было грубо. Он прижал её к стене сарая прошлым летом. И целовал. Просто целовал. Неистово. Самозабвенно. Покрывая поцелуями её шею, плечи, выступающие ключицы. Но когда его руки сползли с её талии вниз, он вдруг остановился, опёрся лбом в стену и прогнал её. «Я сказал, уходи!» — прорычал он тогда. И она не смела возразить, хотя прояви он настойчивость, она и тогда не отбивалась бы. А сейчас и подавно.

— Кай, — она обняла его, прижавшись губами к полоске кожи у ворота футболки.

— Кай, — она подняла лицо, разглядывая его гордо поднятый подбородок.

— Кай! Пожалуйста! Я больше ни о чём не прошу. Покоряй свои горизонты. Только останься сегодня со мной.

И он повернулся и поцеловал её. Так, как умел целовать только он. Доводя до исступления одним поцелуем, погружая в беспамятство, заставляя забыть своё имя. Ей не нужно имя, её не существовало, когда рядом был Кай.

Кай. Кай! Кай!!!

КАЙРАТ

Флоренция была, есть и будет прекрасна. Под снегом, в зной, в дождь. Она веками вдохновляла, прославляла, восхищала, завораживала, и смертельно надоела Кайрату за месяц.

Каждое утро он просыпался под грохот, с которым торговцы катили по площади Дуомо свои передвижные палатки. Вылезал из-под сырого одеяла и, шлёпая босыми ногами по ледяному полу, шёл на кухню. Включал кофеварку и пока она нагревалась, смотрел в окно. Как цапля, поджимал поочерёдно то одну, то другую ногу.

В конце апреля отопление в гостинице отключили из-за дороговизны электричества, а холод и сырость делали безрадостным даже утро. Даже во Флоренции.

Он смотрел на художников, зябко потирающих руки у своих мольбертов, на крутящих головами туристов, поднявшихся в такую рань, на пестрящий мелким геометрическим орнаментом фасад собора Санта-Мария-дель-Фьоре. И к тому времени как у него начинало рябить в глазах от этой бело-серой клетки, кофеварка как раз отключалась.

Он забирал с ручки двери любезно предоставленную хозяином гостиницы выпечку к завтраку и, налив две чашки кофе, шёл будить Роберту. Женщину такую же прекрасную, как этот город, и так же невыносимо ему наскучившую.

Всего месяц назад она украла его из-под венца. Всего месяц назад он был безумно счастлив держать её в своих объятиях, слушать её голос, лететь с ней хоть на край света. А сегодня от Тосканы его мутило так же, как от их итальянской перепомидоренной пиццы, а от трескотни Роберты раскалывалась голова как от радиопомех.

— Доброе утро, — она чмокнула его в щёку и взяла из его рук чашку.

Он приносил ей каждое утро в постель горячий кофе, чтобы она не лезла к нему обниматься.

— Такой странный сон приснился.

Она сдула ароматный пар, клубящийся над коричневым варевом, и он очередной раз подумал, что с удовольствием подсыпал бы туда яда, парализующего язык. Больше чем её болтовню вообще, он не любил только пересказы её «странных» снов.

— Представляешь, мне приснилось...

В этом месте он сразу отключался, погружаясь словно под воду в свои мысли.

— Бу-бу-бу, — голос её звучал где-то там над поверхностью, но ключевые слова он слышал.

Она заметила эту его привычку отстраняться и, словно невзначай, обязательно устраивала экзамен на проверку его вовлеченности.

— И этот розовый слон...

— Ты сказала белый, — поправлял он её.

— А, да? — невинно вскидывала она ресницы. — Наверно, оговорилась. Голова гудит. Так долго вчера не могла уснуть.

Вот ещё одна дурацкая привычка — привирать о своей бессоннице. Зачем? Если он точно знал, что она начинала похрапывать на его плече минут через пять после того, как вцепившись в его волосы руками орала: "Да, да, да!", а шаткая кровать билась со всей силы о стенку. Он перекладывал её на другую сторону кровати и шёл в душ, чтобы смыть её с себя. А потом долго лежал без сна, изучая потолок.

В угоду ей он сбрил свою щетину, которую стал отращивать с того дня как решил жениться на Кристине. И подумывал побриться наголо, чтобы лишить Роберту этого удовольствия — выдирать ему волосы, притягивая его к себе как быка за рога, заставляя горбиться и склонять шею. Но потом передумал из страха, что она ещё, чего доброго, оторвёт ему уши.

Кайрату так много всего хотелось сделать ей на зло, словно их связывала долгая супружеская жизнь полная взаимных обид.

Хотя первую неделю он был почти счастлив. Она казалась милой, нежной, весёлой, беззаботной. Он непростительно поздно понял, что лишь казалась.

— Глициния, — машинально поправил он. — Ты сказала глициния, а не вистерия.

— Это одно и то же, — она поцеловала его в макушку и ушла в ванную.

Она умыкнула его из-под венца. Украла со свадьбы, избавила от долга, который стал причиной этого брака по расчёту. И ему показалось: она ангел, принёсший ему избавление. Но нет, не от постылой невесты, не от долга, который он легко мог бы погасить и сам, если бы хотел. Она излечила его от безразличия. От этой девушки у него сорвало крышу.

Чтобы с ним познакомиться она устроила автомобильную аварию. Чтобы его зацепить — нарисовала остров и придумала романтическую легенду, связанную с ним. Она навещала больного старика в больнице, который был для него важен. И