Улица свежего хлеба (СИ) - Снежная Катерина

В кабинете повисла неловкая пауза, дающая всем немного осмыслить услышанное.

— Прости что? — переспросил Алексей. — Она нашла ошибки и внесла изменения в проект.

Макс пожал плечами и кивнул:

— Да. Мы могли возвести главное здание, и оно даже простояло бы пару лет, но потом из-за движения грунтов и микровибраций дало бы усадку и пошли бы трещины. Обвинили бы нас, как компанию, что выполняла проектные работы, еще на доп. экспертизе. Забава спасла проект, особенно если об этих косяках знает Гребенкин. А мне что-то подсказывает, что он знает и хотел, чтобы она усугубила их.

— Я же говорил, — всплеснул руками Владимир.

— Да и предложи Гребенкину премию выплатить, — обиделась Снежана.

Алексей же вспоминал, все, что наговорил ей. О том, что она пытается уничтожить его бизнес, как пытается отомстить. Что-то еще. Он не мог вспомнить. Она ведь не отрицала, что она человек Тимура. Не отрицала, что ей за это платили. Но она не вносила пагубных изменений в проект. Почему? Почему она поступила так? Что говорил о ней Тимур? Мысли Алексея кружились и не находили покоя, словно что-то не складывалось в мозаике случившегося.

— Все свободны, — сухо сообщил он, снимая галстук.

Канун нового года, в суматохе покупок, приказов, поездок за подарками. А еще конец второй четверти у его пацанов. Кейт взяла на себя часть забот, и он был ей за это искренне благодарен. А перед глазами рыжие локоны и гневные, полные слез и желания глаза. Забава. Все с самого начала шло не так. И даже сейчас он сидит на собственном корпоративе, пьет водку, а думает о ней. Скорее всего, после праздников она уводится.

Он встал, и, игнорируя вопросительный полный надежды взгляд Леночки, направился к выходу. Заказал такси. Назвал адрес, что запомнился сам по себе из досье и спустя пятнадцать минут, машина подъехала к дому. Он и сам не решил, что хотел ей сказать. Может быть, извиниться, но вроде бы не было особенно за что? Тогда, спросить зачем? Но разве это подходящий разговор на нетрезвую голову. Он раздумывал еще пару минут, решив отложить беседу, когда из подъезда вышла Забава, направляясь к подъехавшему другому такси.

Алексей и сам не понял, как вышел из такси. Окликнул ее. Девичья фигурка замерла, затем повернула к нему.

— С наступающим, — произнес он, наблюдая, как пар изо рта клубиться в ночном свете фар и фонарей.

— Да, — кивнула она, разглядывая его без тени улыбки на лице.

— Нам нужно поговорить.

Покачала отрицательно головой.

— О чем?

Он несколько секунд разглядывал ее рыжие локоны на лацканах нового пальто, затем перевел взгляд на шапку с пушистым помпоном, на теплый шарф и перчатки. Она выглядела такой прекрасной, красивой, что он поймал себя на том, что улыбается ей, как последний пьяный идиот. Пока она смотрит с опаской, не доверием.

— О моей матери, — сам не ожидал, что скажет это.

От удивления глаза Забавы расширились, и она выдохнула облаком пара.

— Твоей матери? Я как раз к ней иду.

Он и сам не понял, что именно разозлило. Он нахмурил брови, стиснул зубы.

— Зачем, — дернулся, ощущая, как повышает голос. — Все кончено. Зачем тебе она? Ответь.

Забава скрестила руки на груди, и тоже нахмурилась.

— Только за этим приехал? Это все?

Она шагнула в сторону своего такси, но тут же была остановлена. Мужчина придержал ее за руку, заставляя застыть на месте, заглянул в рассерженное лицо.

— Оставь ее в покое. Ты свою работу сделала.

— Это ты мне говоришь? Ты!? Она слепая. Брошенная. Одна. А ты!

Забава вырвала руку. И если бы не алкоголь, не жар ее слов и не все случившееся, он развернулся бы и ушел. Вместо этого, Алексей снова вцепился ей в плечо, свернул так, что девушка едва удержалась на ногах.

— Что ты знаешь о ней? О нас? Ничего.

— Ты прав. Ничего! А еще знаю, чтобы не сделала она, матерей прощают.

Он отшатнулся, но не отпустил.

— Такое не прощают!

— Что ж такое? Что!? Убивала вас? Не давала жить? Калечила?

Он задохнулся, от боли стиснувшей его грудь, так что пальцы сдавили плечо девушки сильнее. До слез в глазах Забавы. Он открыл рот, намереваюсь выматерить или проклясть, а затем сомкнул губы, поджал их. Глубоко дыша, выдыхая распадающийся в организме алкоголь.

— Она бросила нас.

Забава не обращала внимание, на слезы, на пальцы и боль в плече.

— Так может, была причина? Ты вообще спрашивал? Кто ты такой, чтобы мне запрещать? Если сын, то где ты сын? А если нет, — она в гневе подняла на него взгляд, покосилась на пальцы на своем плече.

Он поражённый, резко отпустил, убрал руку. Опомнился, для чего сюда приехал, и остановил ее взглядом.

— Зачем? — бросил глухо.

— Что зачем?

— Зачем спасла проект? Нас.

Забава глубоко вздохнула, шумно выдохнула, посмотрела на снег под ногами.

— Чтобы ты снес Слободу, — призналась она, удрученно вздохнув, заставляя его вопросительно вкинуть брови и уставиться на нее. — Я знаю, ты хочешь все там снести. Ненавидишь. И дело не в художественной ценности и не в архитектуре. Ты ненавидишь запах свежей выпечки. Я помню.

К этому моменту на морозе, Алексей достаточно протрезвел, чтобы не только изумиться, но и в конец перестать ее понимать. Забава подняла взгляд и виновато пожала плечами.

— Она ждет вас, — произнесла едва слышно, в нос, сдавлено. — А так хоть перестанет. Думает, на новом месте, вы ее не найдете.

Он молчал, ощущая, как его всего потряхивает. И он не может определить отчего.

— Печет хлеб. На это живет, — Забава сглотнула, ощущая ком в горле. — Кормит голубей свежим хлебом и говорит, запах родного дома укажет вам путь домой.

Забава села в такси, оставив Алексея оцепеневшего стоять на морозе. Он сел в салон погодя, впечатленный и темой беседы и самим собой. Ведь, не это он планировал сказать, не это собирался сделать.

— Куда теперь? — спросил водитель озадаченный молчанием пассажира.

— Домой, — отозвался тот, никуда больше не заглядывая, кроме, как внутрь себя.

Пока ехал, он пытался вспомнить, когда перестал любить мать, когда начал ненавидеть. Обвинять ее во всем. Он забыл запах свежего хлеба. Возненавидел его аромат. Ведь, когда-то он любил. Когда их забирали, вместе с Владимиром, он рыдал. Очень давно, ему нравился запах свежего хлеба.

Шаров вошел в крошечный офис по улице Гагарина, ощущая невыносимое раздражение.

— Не хотел тебе портить праздник, — начал он, разглядывая щетину и круги под глазами проснувшегося партнера. — Но скажу.

Гребенкин встрепенулся в пьяном угаре, выпрямился, смерил партнера презрительным взглядом. Оскалился.

— Крысы бегут с корабля. Да, да, я знал, всегда знал.

— Все кончено. Теперь каждый сам по себе.

— Предатель.

Шаров посуровел лицом.

— Ты нас в это дерьмо вогнал. Ты нас топишь. Скаловым дела нет до нас. Я уже сто раз пожалел, что связался с тобой. Тфу! На хрена ты меня вызвал сюда. На хрена пьешь здесь уже который день! Что тебе за дело, до Скаловых. А у меня семья дома. Мне это все разгребать зачем?

Мало того, что Гребенкин пил который день, и в офисе стоял бардак. Так теперь Шаров вынужден был бросить семью за новогодним столом, чтобы убедиться, что у бывшего партнера все в порядке.

— Катись.

— С новым годом, — Шаров поставил на стол бутылку водки, повернулся и вышел из кабинета.

Гребенкин некоторое время разглядывал пузырь, затем помещение вокруг себя, вспоминая, как уснул здесь. Мутным взглядом уперся в настенные часы, показывающие одиннадцать вечера, помрачнел. Все сволочи. Все гады. А ведь он знал, что эта рыжая сука подведет его. И ведь даже то, что он обличил ее, не помогло. А он всего-то хотел справедливости. Хотел вернуть, отыграть позиции обратно. Разве не бывает у людей слабостей. Все вокруг него святыми ходят? А он что? Он всего лишь боролся за себя и свое место под солнцем. Скаловы жадные твари. Как все. Но он Гриша Гребенкин отомстит. Он не из простого теста сделан. Он знает, куда нужно бить и ударит. Ударит так, что мало не покажется.