Мейси Эйтс - Скованы страстью

− Прости, − выдохнул вдруг Зафар и начал спускаться по лестнице, на ходу застегивая рубашку.

− Что я наделала! − в голос закричала Анна и, прижав к груди платье, опустилась на корточки и заплакала.

Только что она испытала ярчайшее мгновение всей своей жизни, но при этом нарушила данное Тарику слово. Но какое это имеет значение? Если она сама не проговорится, никто ничего не узнает, и она спокойно вернется к отцу и жениху, делая вид, что ничего не изменилось. Что все осталось по-прежнему.

И именно так она и поступит.

Проснулась она оттого, что Зафар в очередной раз без стука ворвался к ней в комнату.

− Знаешь, а ты ведь так и не справилась со своей задачей.

− Что? − Перекатившись в кровати, Анна сразу же внутренне сжалась. Она не справилась! Провалилась. Подвела всех. − Но почему? Что такого случилось на приеме?

− Да ничего особенного. Я всем понравился, а прием еще больше. Если верить журналистам, я необычайно учтив и чертовски привлекателен. Но что бы они там ни говорили, я совсем не цивилизован, а ведь ты должна была меня окультурить. Ни один нормальный цивилизованный человек не станет запирать женщину во дворце, удерживая ее вдали от отца и жениха. В таких поступках нет чести. Я веду себя как настоящий варвар.

− Зафар, ты поступил так потому, что тебя вынудили обстоятельства.

− Перестань! Перестань постоянно искать оправдания и сглаживать углы! Не все в жизни можно исправить и не все грехи простить.

− Ладно, как скажешь, только сперва, как и обещал, доставь меня домой, а потом можешь продолжать самобичевание.

Выбравшись из-под одеяла, Анна вдруг с необычайной четкостью осознала, что ей даже собирать нечего, здесь вообще нет ничего ее, и стоит уйти, как все останется в прошлом. В том числе и Зафар, ставший первым мужчиной, который по-настоящему страстно ее поцеловал, прикасался к ее самым сокровенным местам и довел ее до оргазма. Первым мужчиной, заставившим ее всерьез задуматься, что, возможно, все это время она жила неправильно и ей нужно измениться.

− В этом-то и проблема. При дядином правлении все перелеты между Альсабой и Шакаром строжайше запрещались, так что, если сейчас я просто раздобуду самолет и отправлю тебя в Шакар, обязательно возникнут новые сложности.

− Тогда отвези меня туда так же, как привез сюда.

− Через пустыню на коне?

− Да.

− Ты и сама отлично понимаешь, что все не так просто. Иначе бы я это с самого начала сделал.

− Понимаю, но я не допущу войны. Я расскажу Тарику, как ты меня спас и что я бесконечно благодарна тебе и твоему народу. − Анна сама не знала, откуда в ней вновь взялись силы, но сейчас она действительно готова была бороться. − Поверь, я сумею все наладить.

− Но почему именно так?

− Потому что… потому что я хочу лично положить конец приключениям, пока они не закончились сами по себе. Тем более что это вообще было моим единственным приключением в жизни.

− Так я был для тебя всего лишь приключением, habibti?

− Нет, но я даже толком не могу разобраться в своих чувствах, не то что передать их словами.

Пристально на нее посмотрев, Зафар внутренне подобрался, сразу же превратившись в настоящего правителя.

− Одевайся. Возьми подходящую одежду на несколько дней пути и помни, что пустыня всегда непредсказуема и порой в ней поджидают коварные ловушки.

− Песчаные бури?

− В том числе и они, но не волнуйся, ты будешь под моей защитой. Собирайся, а я возьму палатку и провизию, и буду ждать тебя во внутреннем дворике.

На этот раз Зафар не гнал лошадь бешеным галопом, и Анна вымоталась гораздо меньше, и, когда они остановились в тени чахлых деревьев, она сразу же объявила:

− Твоему коню нужно имя.

− Зачем?

− Потому что глупо все время называть лошадь лошадью. Тебя же я не зову Сварливым Мужиком.

Лучше уж обсуждать конское имя, чем думать, как она всю дорогу обнимала шейха за талию, цепляясь ногами за его ноги, или вспоминать, как вчера ночью он ласкал ее прямо на лестнице.

− Мне кажется, ему подойдет имя Аполлон, − продолжила она, наблюдая, как Зафар ставит палатку.

− Почему?

− Потому что он бесподобен. Как бог.

− Ошибаешься.

− Да как ты смеешь унижать благородного жеребца, мужественно несущего нас на спине по бескрайней пустыне?

− Я его не унижаю, но я не думаю, что ему подходит это имя.

− Ты давно на нем ездишь?

− Девять лет.

− И за все это время ты не сумел придумать ничего лучше Лошади?

− Аполлон нисколько не лучше.

− Тогда пусть будет Ахиллес. Или Архимед. Или Аристотель.

− Почему все имена исключительно греческие, да еще и на букву «А»?

− Потому что в нем есть что-то греческое, и я решила начать с первой буквы алфавита.

− Это арабский конь, пусть у него и имя будет арабское.

− Ладно, предлагай.

− Савда. Это значит черный.

Анна недовольно скрестила руки на груди:

− Очень оригинально.

− Но лучше Лошади?

− Едва ли.

− Тогда твоя очередь предлагать. Только пожалуйста, не надо никаких греческих богов, полубогов и философов.

− Ну раз ты знаешь слово «пожалуйста»… Садык. Друг.

− Я знаю, что это значит.

− Но он же действительно твой друг.

− Он мой конь.

− Неужели ты вообще никого и ничего не любишь? И так упорно пытаешься это доказать, что даже лошадь назвать не в силах?

− Ты не понимаешь, через что мне пришлось пройти. Словами не передать, что я должен был делать, чтобы выжить. Чтобы двинуться вперед. Чтобы превратиться в настоящего человека.

− Ты прав, в моей жизни действительно не было столь кровавых драм, но, поверь, я отлично понимаю, что значит желать измениться и превратиться в совершенно другого человека. И исправить ошибки прошлого. − Прикрыв глаза, Анна уперлась лбом в пальму. − Я до сих пор не могу забыть, как вбежала в мамину гостиную. У нее была своя гостиная, где она принимала лишь избранных друзей, и там же она хранила любимую коллекцию старинных фарфоровых кукол. − Она судорожно сглотнула. − А я всегда была такой бойкой и порывистой… Однажды я вбежала в мамину гостиную и врезалась в шкаф с куклами. И одна разбилась. Я до сих пор помню, как мама прижимала к себе драгоценные осколки и кричала, что я с ума ее сведу, что я всегда порчу все, что она любит… Думаю, меня саму она тогда уже не любила. − Анна глубоко вздохнула. − А на следующий день она ушла. Сейчас мне двадцать два, и я отлично понимаю, что дело не в кукле и наверняка были какие-то другие причины, но тогда… Тогда я думала, что если бы была чуть тише и послушней, чуть незаметней и при этом полезней… тогда бы она, возможно, осталась… И что если я не изменюсь, может уйти и отец, ведь я всегда все и всем порчу…