Иллюзия свободы (СИ) - Нил Анна

Она говорит что-то еще, но я уже не слышу. А потом и вовсе нажимаю отбой. Потому что теперь — все это уже неважно. Утром, смотря на спящую девушку, я почти смирился с мыслью, что нам придется уехать. И главным желанием на тот момент было сделать её жизнь в бегах как можно менее невыносимой.

Я не смогу. Прости.

Как добираюсь до «Золотой фишки», не помню. Максвелл не смеется и набившего оскомину «что я говорил» — тоже не произносит. Он просто смотрит. Очень долго и очень внимательно.

— Здравствуй, Рон.

— У меня встречное условие.

— Говори.

— Ты не вырежешь «Чёрный Лотос» сразу. Все, кто любым образом замешан в восстании, должны остаться в живых. И быть очень, очень разговорчивыми.

Бекер поднимается, достает из сейфа ту самую папку, раскрывает на столе и выкладывает передо мной несколько листков.

— Марк Хейли, Томас Миллер — хирурги. Лиа Сандерс — бактериолог и вирусолог. Мия и Заклай Милпорт — генетики. Марсель Пенбрук и все его ребята — обычные бандиты, но хорошо владеют оружием…

Он называет еще с десяток имен, но их я не запоминаю. Половина из них учёные и врачи, та дрянь, скорее всего, их изобретение.

— Кто стоит во главе?

— Кевин Марли.

Смотрю на фотографию и пытаюсь понять, кого же ненавижу больше — его или все-таки дядюшку.

— Сколько времени тебе нужно?

— Сутки. Может, чуть больше, — на скептический взгляд дядя пожимает плечами: —Ты многое забыл, малец. Мои люди вылетают сегодня. Я вместе с ними. Послезавтра можешь отправлять девушку в Канаду.

Чувствуя, как внутри все сжимается, произношу:

— Я могу вернуться с ней и закончить дела?

— У тебя неделя, — отвечает Максвелл, а потом ставит передо мной исходящую паром чашку. Машинально делаю глоток, и с трудом удерживаюсь, чтоб не зайтись кашлем. — Привыкай, Рон.

Ничего не говорю и просто глотаю горький черный чай.

— Патрик Монтгомери, — меж тем произносит дядя. — Он не будет мешать?

— Я с ним говорил. Нет.

Бекер снова смотрит долгим пристальным взглядом.

— Мне жаль, что все так складывается, Рон.

— Не ври, — выплевываю я. — Ты сейчас просто счастлив.

Отставляю недопитую чашку с чаем, разворачиваюсь и ухожу. Знаете, я почти начал думать, что у меня появился шанс оставить позади все, что складывало жизнь в слово «дерьмо». Но, видимо, убийце и сыну шлюхи нечего и надеяться на милости. Но рядом с ней — так хотелось.

Когда возвращаюсь в номер, обнаруживаю девушку свернувшийся на кровати поверх покрывала и крепко обнявшим мою подушку. Присаживаюсь рядом и замечаю, что она нацепила мою футболку.

Хмуриться во сне, а между бровями залегла скорбная складка. Хочу разгладить ее поцелуем. Мне этого делать уже нельзя, но чего не позволено еще больше — за те несколько дней, что нам осталось вдвоем, хоть как-то себя выдать. Поэтому наклоняюсь и осторожно касаюсь ее губами.

Ты будешь злиться. Ведь это же ты. Может, даже возненавидишь. И так будет лучше всего.

Вспоминаю её признание, и, чувствуя, как умирает что-то внутри, прохожу поцелуями от носа к виску.

Прости за всю боль, что скоро причиню.

Она сильная, а значит — справиться. Друзья будут рядом, на то они и друзья, а её просто замечательные. А я — как когда-то и Максвелл — буду наблюдать издалека. Помогать и направлять. Решать проблемы и разделять радости. Вот только она об этом не узнает. Скольжу по щеке и прижимаюсь к губам.

Я люблю тебя, Кэтрин Натали Фостер.

Кэтрин Фостер.

Сквозь полудрему чувствую горячие губы. Толком не проснувшись, отвечаю на поцелуй, закидываю руки на шею, притягиваю к себе.

— Ты вернулся…

И пусть в груди все еще больно, когда Рони рядом — мне так спокойно… Отрываемся друг от друга, когда воздуха не остается совсем. Сажусь на кровати и только теперь открываю глаза.

Ох, черт. Я думала, что лучшее, что видела на нем — это зеленая форма хирурга. Однако теперь смотрю на него, одетого в черный строгий костюм и понимаю, что та безнадежно проигрывает.

— Привет.

— Задремала? — привлекает меня в объятия.

— Ждала тебя и заснула, — трусь носом о ткань пиджака и замираю от следующих слов:

— Снова говорил с Патриком.

— И?

Мне так непривычно страшно, что боюсь поднять взгляд, поэтому просто вжимаюсь сильнее, и, кажется, начинаю дрожать.

— У него все получится.

А вот теперь я вскидываю голову, ошарашенно смотрю на Аарона, словно не веря, и вдруг совершенно по-детски переспрашиваю:

— Правда?

Кивает, почему-то смотря в сторону, а не в глаза, но эйфория накатывает с головой, а давящий на плечи со вчера груз уходит без остатка, и я не сразу осознаю, что эта самая эйфория сводит с ума, заставляет торопливо стаскивать с его плеч пиджак, путаясь в узле, стягивать через голову галстук, и, то и дело сбиваясь — расстегивать крошечные пуговицы на чёрной рубашке.

И Аарон отвечает не менее жадно. Отстраниться он пытается только тогда, когда одежды на нас не остается совсем. Торопливо обхватываю руками и ногами, мотаю головой.

— Нет. Сегодня замечательный день, — он устало улыбается и ничего не отвечает.

***

— Прости, — хрипло говорит Аарон, когда все заканчивается, и он — вечность спустя — поднимает голову, большим пальцем стирая с щеки влажную дорожку.

— Шутишь? — выходит также хрипло, но за слезы не стыдно. — Не затыкай ты мне рот, я бы кричала от удовольствия.

Улыбается краем губ.

— Ты сумасшедшая, Фостер.

— И кто в этом виноват? — Стараясь не морщиться, устраиваюсь рядом, закидываю ногу на его бедро и тянусь к губам. — Даже не пытайся прямо сейчас оттащить меня в душ.

Он отвечает на поцелуй и вдруг сгребает в охапку, крепко-крепко обнимая:

— Не буду.

Аарон Деймон.

Время бежит слишком быстро, и остановить его — не получается. Чувствую себя лицемером и предателем всякий раз, когда касаюсь её губ. Когда пробираюсь руками под одежду. Когда вжимаю спиной в поверхность кровати. Как получается держать лицо — не имею понятия.

Видимо, дядина школа не прошла даром. Бекер звонит всего раз — сообщить, что начал зачистку «Чёрного Лотоса». Все эти дни внимательно присматриваюсь к Кэт — мысли о том, что дрянь в её крови оказывает воздействие на организм, не идут из головы.

Но изменений не замечаю. Фостер продолжает врать Флетчер и писать короткие сообщения Мёрфи. А потом чаще всего отшвыривает телефон и забирается ко мне на колени. Или обнимает со спины. Или вытягивается рядом. Или встает вместе со мной под струи душа. А я никак не могу насытиться.

Завожу по ночам привычку неотрывно смотреть на её лицо, словно пытаясь запомнить до последней черточки. Потому что скоро буду видеть только в прикрепленных к отчетам фотографиях, а такой безмятежно спящей — уже никогда.

— Ты не спишь? Поздно ведь.

Глажу Кэтрин по щеке.

— Уже ложусь.

Засыпай.

Но Фостер поднимается на локте и смотрит в глаза.

— Что с тобой, Аарон?

Все эти два дня… Все-таки заметила.

— Волнуюсь, как со всем этим справится Монтомери, — снова ложь, за которую хочется себя убить.

— Знаешь, — возвращается на мое плечо и негромко признается, — а я выбросила это из головы. Это неправильно, понимаю, ведь меня это тоже касается. Просто… когда ты рядом, все остальное…

Не выдерживаю и сгребаю в охапку. Как же сильно ты скоро возненавидишь меня, Кэтрин?

Губы, прижавшиеся к моим, лишают способности думать. А потом её ладонь скользит вниз по телу, и мыслей не остается совсем.

***

А утром телефон коротким писком извещает об СМС от Максвелла.

— Дело сделано.

И — короткая строчка с адресом.

***

Монреаль встречает нас метелью.

— Твою же мать, — ругается Фостер, вываливаясь из здания аэропорта и тут же стряхивая снег с волос.

— В такси, быстро.

Заталкиваю её в машину и устраиваюсь рядом.

— Куда сейчас?