Ребенок от бывшего мужа (СИ) - Франц Анастасия

В ответ любимая крепко меня обнимает и почти невесомо целует в грудь, через рубашку, но я всё же чувствую и замираю.

Простила?

Но она молчит. Поднимает на меня свои колдовские глазки, полные моря всех разнообразных чувств, а мне хочется сгрести её в охапку и вместе где-нибудь затеряться в глуши, чтобы нас никто не смог найти. Чтобы мы остались только вдвоём, разделяя этот миг на двоих.

Ещё какое-то время мы так и сидим в тишине, лишь на фоне играет медленная успокаивающая мелодия, отчего вижу, как малышку клонит в сон. Ада расслабляется, но я всё равно чувствую, что её что-то мучает, не даёт покоя, несмотря на то, что я нежно глажу её спину.

Целую в носик, отчего Рыжик морщится, но лучезарная улыбка красит её милое и красивое личико.

— Поехали? — шепчу, запутываясь правой ладонью в копне солнечных рыжих волос. Малышка кивает, но всё так же продолжает сидеть на мне, ни на миллиметр от меня не отодвинувшись. — Что-то хочешь сказать? — спрашиваю, рассматривая рыжеватые веснушки на лице моей маленькой девочки, которые до безумия люблю.

Качает головой, но заглядывает в глаза, словно хочет прочесть мою душу. Раскрываюсь перед ней, как книга. Вот он я, любимая. Весь для тебя. Смотри. Читай. Я только твой. Всегда был твоим. Несмотря на время и преграды, которые ставила нам судьба, мы всё равно нашли друг друга в этом огромном мире. И теперь я тебя никуда не отпущу.

Приподнимается, отчего мне приходится приобнять её бёдра, чтобы ей было удобно проделать ту манипуляцию, что она собирается — обнимает меня за шею, целует в оголённую кожу, и я покрываюсь мурашками от этого жеста.

Малышка, что ты делаешь?

Звучит в голове вопрос, но вместо того, чтобы что-то ответить, сказать, прижимаюсь своей щекой к её, глубоко вдыхая запах свежей сирени, моей первой весны, как в первый раз.

— Рыжик, — шепчу на ушко, опаляя ушную раковину, слышу, как с её сладких губ слетает стон, а сама девочка утыкается мне в шею, проводя по ней аккуратным маленьким носиком.

— Прости меня, — вновь говорю.

Кивает головой, не отрываясь от меня.

— Прости меня, — повторяю одни и те же слова, чтобы она поняла, как я раскаиваюсь и как люблю её, хоть и не сказал этих слов.

Знаю, как они важны для женщины, но сейчас ещё рано ей их слышать, потому что не поверит. Не после того, что я сделал и как её обидел. Всё будет. Я всё скажу. Чуть позже, когда придёт время, а пока просто буду рядом.

Не знаю, что в этой маленькой головке, но она кивает, и тут же слышу всхлип. Плачет?

Отодвигаю Аду от себя и вижу, как по лицу, омывая любимые веснушки, бегут дорожки слёз. Что в твоей маленькой головке, малыш? Почему ты плачешь? Я опять сделал больно? Ну же, не молчи…

— Малыш… — дотрагиваюсь до щёк, вытирая мокрые дорожки. — Ты почему плачешь? — она смотрит и плачет, разрывая мне всю душу на части.

Обнимаю ладонями лицо, притягиваю ближе к себе, начинаю осыпать быстрыми нежными поцелуями свою девочку. А Ада зажмуривается и льнёт маленьким котёнком ко мне.

— Я всегда рядом. Мы всё выдержим вместе, ты мне веришь? — спрашиваю, зная, что нет, не верит, но всё равно хочу услышать хотя бы ложь, но сладкую, которую даже не заслужил.

Рыжик кивает, зажмурив глаза.

— Верю, — сладким голоском отвечает и сама тянется ко мне, а я замираю, жду, что она сделает.

Целует. В губы. Так робко, словно боится, что оттолкну, но в то же время сама не верит, что это делает. Кладу одну ладонь на щёку, притягиваю к себе ближе, чтобы удобно было есть сладкую девочку. Смакую вкус, что всегда будет для меня самым лучшим и незабываемым.

Чувствую, как внутри зарождается чувство, желание вновь присвоить её себе — телом, душой, чтобы вновь была моей. Чтобы все знали, что эта девочка принадлежит только мне одному. Что только я имею право смотреть, трогать, ласкать, целовать, обнимать. Но и чтобы она сама понимала, знала, что принадлежит мне. Мне. И никому больше.

Ада отвечает, а я стараюсь быть с ней мягче, нежнее, хоть и с трудом мне это даётся. Слишком грязные мысли роятся у меня в голове. Но я сдерживаюсь. Она важнее. Наши малыши. Семья, что у нас будет. Будет, потому что я всё для этого сделаю.

Захватываю нижнюю губку, смакуя её, чуть слегка прикусываю. Животик бывшая жены трётся о мою грудь, и я от этого ещё больше кайфую. Так бы и дальше просидел в этой машине с малышкой на руках, целуясь, но нам пора, иначе я не сдержусь и сделаю ещё одну ошибку.

Отодвигаю Рыжика, пересаживая обратно на её сидение. Не глядя на девочку, вцепляюсь руками в руль автомобиля, совершая глубокие вдохи и выдохи, прикрыв глаза. Нам пора ехать, но я не могу сдвинуться с места.

Маленькая ладошка накрывает мою, и я, отцепив правую руку от руля, переплетаю наши пальцы, подношу к своим губам и целую тыльную сторону руки в нежном жесте.

В клинику нашего гинеколога мы приезжаем только через полчаса. Я всё никак не хотел выходить из машины, боясь в тот час её потерять. Но нам нужно поговорить с доктором и убедиться, что всё хорошо, и здоровью будущей мамочки ничего не угрожает, хоть и малышка пыталась меня отговорить, что всё это ни к чему.

Но я должен убедиться, что с ней всё хорошо.

Гинеколог встречала нас с улыбкой, но потом эта самая улыбка потускнела, стоило ей заглянуть в заключение врача УЗИ. Она перевела хмурый взгляд на мою бывшую жену, рядом с которой сидел я, а потом уже на меня.

Малютка задрожала, вцепилась в меня мёртвой хваткой. Обнял её пальцы, аккуратно поглаживая, что она успокоилась, но с каждой секундой пребывания в кабинете всё отчётливее понимал, что она боится.

— Ада, к какому ты ходила узисту в первый раз? — задаёт доктор первый вопрос.

Бывшая жена с минуту молчит, но потом всё же отвечает.

— В своей больнице была, — та кивает и смотрит на меня.

Ничего не понимаю. Что происходит и как всё это связано? Мы же вроде выяснили, что при первом узи в клинике, в которой она лежала, была какая-то ошибка, врач просто не заметил двойню. Но это же хорошо?

— Ты понимаешь, что при такой вот ошибке врачей, которые сразу не увидели всего этого — твои шансы равны практически нулю, — поворачиваю голову на Рыжика, не понимая, о чём говорит эта женщина. Хмурюсь, а маленькая кивает.

— О чём она говорит, Ада? — задаю интересующий меня вопрос.

Малышка поворачивает голову в мою сторону и молчит, но по её лицу вновь, который раз за день, текут слёзы, в которых сейчас я вижу горечь, боль. Моя девочка крепко сжимают мою руку, но молчит.

— Ада, — нажимаю на неё. Мне нужно узнать, что она скрывает, чего я не знаю.

Но она молчит. Мне больно. Душа рвётся на части.

— Она вам не сказала? — спрашивает доктор, и я, повернув голову в её сторону, киваю.

— Пожалуйста, не надо, — всхлипывает бывшая жена, а я сжимаю её руку, чтобы она молчала.

— Нет, Ада, — качает головой Тамара Львовна. — Хватит играть в молчанку при таком раскладе. Ты хоть понимаешь, какой это риск — родить двойню? Это колоссальные риски даже для роженицы с превосходным здоровьем. Но для тебя… Для тебя, Ада!.. — отчитывает мою девочку врач. — Я должна поставить в известность твоего мужа, — потом вновь поворачивается ко мне. — У вашей жены порок сердца. Её шансы выжить были и раньше малы, а сейчас, когда она носит под сердцем двойню — критически малы. Я бы сказала, их практически нет.

Что я чувствую…?

Я умер.

Матвей

Всю дорогу от клиники до дома я молчал, крепко сжимая руль двумя руками, настолько сильно, что мне казалось, что в моих ладонях он раскрошится на мелкие части, похожие на крохотные детали одного большого пазла, которые даже взрослый человек не сможет собрать.

Внутри разрасталась паника, боль, злость на бывшую жену, которая подвергла себя опасности, чтобы только выносить и родить малыша… нет, малышей. Метался загнанным волком, разъедая себя. Бил мысленно себя, не жалея. Меня затопила такая адская мука, которую я никогда ранее не испытывал, даже после расставания с Адой. Это было ничто по сравнению с сегодняшней страшной реальностью — она может умереть.