Стразы (СИ) - Максимовская Инга

- Сама сможешь в ванную забраться, или помочь? – в голосе ни грамма насмешки. Я даже перестаю испытывать стыд. Вода едва теплая, но обжигает ссадины на ягодицах, будто кислота.

- Можешь добавить кипятка? - шепчу я, чувствуя что у меня от нервов и холода зуб на зуб не попадает. Лис молча поворачивает кран, из которого начинает хлестать вода. Помещение наполняется паром.

- Сиди спокойно,- приказывает здоровяк, когда я вздрагиваю от его прикосновений к моей обнаженной коже.

- Не могу. У меня жуткая аллергия на этот шампунь,- ворчливо отзываюсь я, наблюдая за четкими размеренными движениями. На бортике ванной лежит бритва. Неужели...?

- Хозяин любит гладких женщин,- ухмыляется Лис, проследив мой взгляд.- И откуда тебе девочка знать про аллергию на шампунь именно этой фирмы. Я сам его покупал и знаю цену за флакончик. Она астрономическая, уж поверь.

Дура, какая я дура. Язык мой, враг мой.

- У меня аллергия на все, что имеет в составе парабен,- выкручиваюсь я. Лиса, кажется удовлетворяет мой ответ. Он лишь хмыкает, и берет с полочки другой флакон.

- Твой хозяин монстр,- тихо шепчу я,- почему?

- Он замечательный человек, Эмма,- вдруг отвечает гигант.-Но его любовь и забота бывают весьма своеобразными.

- Ты подобрал неправильное слово,- ухмыляюсь я.

ОН

Она почти спит, когда я захожу в ванную. Лис сидит на бортике джакузи, контролируя каждое ее движение.

- Выйди, - приказываю я, и этот человек гора беспрекословно подчиняется.

- Меня еще не проверил доктор, зайчонок,- насмешливо говорит зверушка, тяжело поднимаясь из воды. Как Афродита из пены морской. Я впервые вижу ее обнаженной. Организм реагирует, как и положенно. Гребанная сука возбуждает меня, как ни одна из ее предшественниц. И эта ее глупая наглость, заводит еще больше. Маленькой птичке не хватило предыдущего урока. Она еще не знает, что такое настоящии страдания. Когда я займусь ею вплотную, дурашка Китти наконец поймет, что означает слово БОЛЬ, – И вообще, мне больше нравилась компания твоего цепного пса. Он, по крайней мере, мне не так отвратителен.

Я молчу. Тот гнев, что терзал меня, я выплеснул, и теперь мне просто интересно. Она красива, но очень истощена. Ребра выпирают, как у загнанной лошадки. Тяжелая грудь, увенчанная маленькимим розовыми сосками, нереально смотрится на таком тщедушном теле. Кажется, что Китти переломится под ее тяжестью.

Заматываю ее в полотенце, как маленькую девочку. Она дрожит.

- Ты замерзла? - спрашиваю, вдыхая ее аромат, который не перебить парфюмерией. Он пахнет страхом, женскими соками и свежестью. Аромат, которым я никогда не смогу насытиться.

- Мне плохо, зайчонок,- тихо шепчет Эмма. Она бледна. Не лжет, ей и вправду нехорошо. Тело содрогается в спазмах, которые девка пытается сдержать.- Поставь меня на ноги.

Выполняю ее просьбу. Китти бросается к унитазу и падает на колени, сотрясаясь в рвотных судорогах. Полотенце больше не скрывает ее позвоночник, гребнем выпирающий на лишенной мяса спине. Я чувствую, как твердет мой член. Она отвратительна и прекрасна одновременно. Твою мать, эта чертова сука совсем не так действует на меня, и я ее за это начинаю ненавидеть. И этот ее «Зайчонок» пробирает меня до глубины моей черной души.

Эмма отползает от холодного фарфора, вызывая во мне чувство жалости. Чувство, которое мне не ведомо очень давно. Я даже пугаюсь.

- Так холодно,- шепчет она бескровными губами. Срываю с вешалки пушистый халат и накинув на нее, подхватываю на руки легкое, почти невесомое тело моей новой зверушки. Халат необходимая мера. В противном случае, просто боюсь, что не сдержусь и трахну эту тварь прямо сейчас, не взирая на ее состояние. Это будет номер, если Алекс Беркут подхватит срамную болячку от уличной бляди. Эта мысль заставляет меня ухмыльнуться.

- Ты хочешь трахнуть меня? – тихо интересуется Эмма слабым голосом, когда я укладываю ее на кровать, прямо поверх покрывала и укладываюсь рядом.

- Я не трахаю подыхающих животных,- отвечаю я, прижимаясь к моей новой вещи. Она словно изо льда. Руки, ноги – холодны, но тело горит. Чувствую себя снова маленьким мальчиком, проваливаясь в тяжелое, болезненное забытье. Я должен согреть ее, хотя в сейчас ей бы больше пригодилась таблетка Тайленола. Нажимаю на кнопку вызова прислуги, не желая оставлять Китти и на минуту. Едва дожидаюсь пока Лис принесет лекарство. Насильно вливаю его ей в рот, разжав крепко сжатые зубы зверушки, котрая находится в каком- то анабиозе. Дожидаюсь, пока Китти станет лучше, и только тогда проваливаюсь в сон полный боли и кошмаров. В мою прошлую жизнь, из которой никак не могу сбежать.

- Мам, проснись,- хнычу я, теребя ледяное тело. Страшно, так страшно, что в мое маленькое детское сердце заползает выстужающий ужас. Мать сейчас похожа на уродливое чудовище. Я накрываю ее одеялом, и размазывая грязным кулачком злые слезы ложусь рядом.

- Лешка, какого хрена ты тут делаешь? - голос матери хриплый, звуки вылетают из ее персохшей глотки, как воронье карканье. Вчера она пришла с новым клиентом, и я снова сидел в гримерке, ожидая пока мама заработает. Она больше не пьет. По крайней мере, от нее не пахнет. Мама больна. Теперь она делает себе уколы. После них она спит, так страшно, что я всегда пугаюсь.

- Мам, я кушать хочу,- тихо скулю, как уличная собачка, выпрашивающая еду у прохожих. Пытаюсь вспомнить, когда ел в последний раз. В пятницу, когда моя учительница Эмма Владимировна позвала меня к себе в гости и накормила таким вкуснющим супом, что я аж расплакался. И она плакала и все говорила, что суп из сайры совсем даже и не особенный. Плакала и гладила меня по голове. Мне нравится Эмма Владимировна. Но она не моя мама. А сегодня воскресенье. Загибаю грязные пальчики. Два дня. Во рту появляется вкус супа, и желудок так громко гудит, что мать нехотя встает с кровати, и идет в прихожую. Я отворачиваюсь. Мне стыдно смотреть на маму. Она ведь не одета. Она роется в своей сумке, и мне страшно. Только бы она снова не делала укол. Тогда я точно умру от голода.

- Ешь, - на колени падает шоколадка, которую я откусываю прямо с фольгой, потому что у меня нет сил ее даже развернуть.

Просыпаюсь в ледяном поту. Эмма тихо дышит, уткнувшись носом в мое плечо. Она вся мокрая от пота, но больше не горит. Значит температура спала. В крмнате холодно. За окном висит серая хмарь. Такая же, как в том сне, что никак не идет из моей головы. С трудом поднимаюсь и иду в душ. Холодная вода слегка отрезвляет, я поворачиваю вентиль на смесителе в другую сторону. Горячая вода, почти кипяток, смывает остатки морока, помогает вернуться в реальность.

Эта новая зверушка. Она не такая, как остальные. Ясно как божий день. Я сам себе купил огромную проблему, от которой теперь не хочу избавляться. Как то у нее получается влезть в мою душу. Мне очень давно не снилась женщина, которая дала мне жизнь. Я не хочу называть ее матерью, слишком больно. И стоило Эмме появиться, те сны, от которых я так долго избавлялся, платя дьявольские деньги сонму психологов, вернулись.

- Ты будешь особенныме стразом,- шепчу я, укладываяясь рядом с Китти, прижимаясь к ее вспотевшему телу,- ты заплатишь за грехи той, кого даже не знала. Я буду наслаждаться каждой минутой боли, возвращенной тебе. Каждой секундой.

Эмма тихо улыбается во сне

Долбаная сука. Ненавижу

ОНА

С трудом разлепляю веки. Тело болит, словно разбитое вдребезги. Во рту сухо. Но мне тепло. Чувствую тяжесть мужской руки на своей груди от которой мне становится совсем горячо. Я абсолютно голая. Интересно, зачем он раздел меня? Слава богу, Алекс спит. Тихо дышит, хотя на лице его нет того умиротворения, какое обычно бывает у спящих. Я ужом выскальзываю из его обътий. Тело горит, и я едва переставляя ноги иду в ванную. Хватаю с полочки первую попавшуюся зубную щетку, хотя обычно очень брезглива. Но сегодня не думаю о подобных глупостях. От запаха пасты начинает тошнить, но я остервенело вожу чужой щеткой по зубам, до боли, до тех пор пока не чувствую привкуса крови из разодранных десен. Тело горит. Покрыто липким потом. Нужно как то унять этот жар. Ступаю в душевую кабину. Ледяная вода остужает.