Игорь Соколов - Фея

Действо должно рождать противодейство, отсюда и борьба без границ и без правил, отсюда все войны и убийства.

Мы летим по воле рока,

Сеем головы в борьбе.

Жизнь нелепа и жестока,

Мы загадочны в себе».

Эти стихи возникли как послесловие к собственным размышлениям. Еще я хочу выразить протест против самого себя, как и всякого другого художника.

Ведь мы – творители и родители, так или иначе, выдуманного мира лишь засеваем пустоты нашего времени, часто не думая о последствиях такого странного шага… Это говортит опять мое второе «Я»…

Я постоянно борюсь с ним, истребляю его…

Иль просто зверем телом упиваться,

Утратив дар своей всевышней чистоты.

Строчки моих ненужных стихов… Они как измочаленные тела грешниц после безумной ночи… Или как вырванные с корнем растения, в коих, один лишь миг запечатленной красоты… И все!

– Зачем же тогда я пишу?! – спросит кто-нибудь, если не я сам себя.

– Да, зачем? Чтобы разговаривать с Богом!

Поэты – они – небожители. Их стихи не умирают…

«Вначале возникло Слово, и Слово было Бог» (Евангелие от Иоанна).

Жалка всякая слава, ничтожна всякая известность, презрение, всякие деньги».

«Прекрасен миг запечатленной красоты».

Даже наслаждающая взор, слух и обоняние красота рассыпается в пепел и в прах. Но поэзия остается как память, как предание, как ощущение.

«Вечно красотой владеют боги», – так я написал в 17 лет…

Современный мир не ощущает красоты, а только трогает.

Но и в нем есть люди – не похожие не остальных.

«Моя молодая телесная сущность вышла из солнца…

Она гиацинтом цветет, целующим небо».

Так я вспоминаю свою молодость.

«Я один среди мира, мне страшно…» – так я выражал свой по-детски бессмысленный страх.

«Ветер говорит устами неба. Неба мудрого и вечного, как солнце».

Так я вспоминаю свои прошлые стихи. Поэзия возникает из одной строки.

Мысль погружается в тебя, вытаскивая ощущение уже слитое – совокупившееся с этой случайной мыслью.

Тебе остается только записать все, что прошло сквозь тебя.

Твое тело – посредник между тобою и Богом.

Даже исчезая, тело оставляет воздух, т. е. невидимый, повсюду возникающий Дух. Душа в теле как птенец в скорлупке, как птица в клетке.

Недаром же Сократ сказал, что тело – тюрьма для Души.

Но как же мы любим эту тюрьму, как жалеем ее, даже старую, жалкую и ненужную. И как чиста, как яма, в ней всякая Память.

Везде льется какой-то обманный свет… Люди отпускают поводья и уходят в глубину столетий… Они повторяют ошибки своих отцов и матерей.

И ненависть клокочет как сила всеобщего непонимания, отсутствия чувств, как могильная болезнь, в которой один только холод и мгновенное разложение… Белый туман как саван, и одно только молчание впереди…

Время пролетело как ветер, и ничего здесь не осталось.,..

Кто принес меня на этот свет? Этот вопрос с детства мучил меня, доказывая мне мое же признание творца, ибо во всем я видел тайну, и эта тайна и окружала меня, как полупрозрачные головки отцветших одуванчиков, как блаженные насекомые, которые с любопытством ползали по мне, и позвал я тогда одну истину, что все мы излучаем вечное тепло, что это тепло спрятано в нашем теле как награда за наше небытие, в котором тоже есть выход обратно на тот свет.

И низринул я себя в пасть Бессмертия, и разбросал вокруг себя тысячи, миллиард цветов, и растаял в огне. «Сквозь огонь проходил как в мираж.

Я почувствовал Вечное царство…» Я не обмер от страха, я не потерял головы, не закричал и не заплакал, ибо меня, как бы не было, т. е. я был, но без тела, хотя чувствовал, что ношу свою кожу с собой…

Это был сад, но тени не бросали деревьев, их не было, ибо свет был везде.

Он не слепил меня, потому что я и не мог его видеть, так как вместо глаз со мной говорило то, что люди называют душой». «Лишь душа была другом моим…«И кто-то спросил меня: «Зачем ты здесь?!»

И я ответил, что пришел в этот мир искать себя, ибо давно уже потерял себя, а поэтому все ищу… Кто-то вычислил мой взгляд, живший прежде, и соединил его с трепетным лучом, а губы сковал губами девы, еще совсем недавно плакавшей обо мне, ибо она забыла, что все возвращается.

И поэтому я пришел к ней… Она открыла меня и упала от страха. Ее белое тело сияло ранней надеждой на сумерки…

Люди бродят вблизи, даруя случайно теплом…

Тогда я окликнул ее по имени, но она забыла его…

Только молчала и ждала, когда же она сама все поймет…

Одиночество изъяло копию Души… Она осталась с ней для воссоздания, я прыгал в ее редкие глаза и через них проскальзывал лишь в Память… Которая озвучивает сны…

Ты прыгала сквозь мрак за облака. В блудливые глаза живых людей…

И в быстрых неродных совсем объятиях… Пыталась вновь из темноты создать меня… Не бойтесь, предо Мною все едины. В безумной Чаще Вечного греха…

Поэты часто употребляют слово «Вечный» для усиления значимости произносимых вещей… Ибо оно равносильно непреходящести, неизследимости и очень близко к бессмертному… Хотя, если говорить о стихах или прозе, то пишу их в особом состоянии наглухо закрытого и отключенного ото всех пространств.

Это Моя Тюрьма и Яма, и Мой единственный Дворец…

Мой ветер, в котором я ворожу случайностью произнесенного мною смысла…

Так возникает Образ прекрасной незнакомки Александра Блока, образ скромной и улыбчивой девушки Николая Рубцова, с которой забывается все трудное. И везде один образ спасительной женщины – она и мать, и сестра, и любимая, но никогда не жена?! Почему?! – возникает странный вопрос.

Наверное, потому, что семья со своим бытом страшно далека от подлинной поэзии. Ведь поэзия всегда подразумевает какой-то поиск, какую-то тайну.

Так я написал, пытаясь начать этим четверостишием новую печальную повесть «Помешанные», сюжет ее разворачивался на фоне Великой Отечественной войны, где нескольких случайных людей связала пережитая ими личная катастрофа.

Каждый потерял своих близких, и это их сделало хладнокровными и жестокими мстителями относительно к своему врагу.

Они обливали немцев ледяной водой, потом отрезали им половые органы и вставляли в их окаменевший рот…