Другой мужчина (СИ) - Черногорская Ксения

- Я согласна.

Он улыбнулся и крепко обнял меня.

- Правда?

- Правда, - кивнула я, уткнулась ему в плечо и расплакалась.

- Ты чего, малышка? - принялся гладить меня по голове Игорь. - Ну чего ты? Ну это же здорово!

Я хотела в который раз объяснить ему, что несмотря на то, что люблю его и на то, что понимаю, что он любит меня, мне всё равно ещё пока страшно. Страшно жить вместе. Потому что я боюсь потерять то, что имею. Его внимание, его нежную, трогательную заботу, боюсь того, что быт сожрёт наши драгоценные для меня отношения, что в отличие от него, я имею опыт проживания вместе, и понимаю, что со временем рутинным становится очень многое. И что теперь, после того, как я едва не сделала ошибку, едва не вышла замуж за человека, который очень быстро потерял ко мне интерес, мне страшно, просто по-женски страшно, что я перестану быть нужной своему мужчине. К которому я отношусь совсем иначе.

А Игорь будто понял меня. Он взял меня за плечи, внимательно посмотрел мне в глаза и сказал:

- Не бойся. Ты будешь нужна мне и дальше. Чем больше я узнаю тебя, тем больше хочу засыпать и просыпаться с тобой рядом, тем больше хочу понимать, что дома ждёшь меня ты, а не пустота одинокой холостяцкой квартиры. Тем больше я становлюсь уверен в том, что хочу связать с тобой всю свою дальнейшую жизнь. И то, что я тебе говорю сейчас нередко перед сном по телефону, я хотел бы говорить тебе, обнимая тебя. Оль, семейная жизнь - это же не какой-то чужой шаблон, который мы должны блюсти. Она будет такой, какой сделаем её мы. И если сейчас нам так хорошо вместе и так плохо порознь, значит нам надо перестать делать себе плохо. И потом, Оль... скажи мне, как мы поймём, какой мы станем семьёй, если не попробуем, м?

За этим разговором мы не заметили, как к нам подбежал Гришка. Увидев слёзы на моём лице, он обеспокоенно спросил:

- Что случилось, мам? Почему ты плачешь?

- Я плачу от счастья, сынок, - быстро вытерев мокрые щёки, ответила я. - Маленьким это трудно понять, но поверь мне - это так.

- Я не маленький, - немного обиделся Гришка.

Это было так комично, что я невольно рассмеялась и, обняв сына, прижала его к себе. А Игорь обнял нас.

- Ты прав, Гришенька, - шмыгнув носом, сказала я. - Прав. Ты уже немножко большой.

И постояв так, мы пошли дальше.

А на следующий день Игорь приехал к нам с двумя большими чемоданами и мы с ним минут пять, наверное, просто стояли в коридоре и упоительно целовались.

Машин для центра города тут было очень немного. Свернув влево, я проехал около ста метров и остановил "Мерс".

- Приехали, да? - спросил Гришка.

- Ага, - ответил я, заглушив двигатель. - Пойдём.

Гришка отстегнул ремень и выбрался из автомобиля. Я последовал за ним, подошёл к нему и, взяв за руку, мы вместе подошли к старой, деревянной двери старинного дома,в  котором на первом этаже располагался магазин для художников.

- Справишься? - с улыбкой спросил я, кивнув на дверь.

- Ещё бы!

Не без усилия он открыл высокую, массивную дверь и мы вошли.

Увидев то, что находилось внутри, Гришка ахнул и замер. Кругом, на десятках стендов, располагалось множество тюбиков с масляной краской, обилие цветных карандашей по отдельности и простых в ярких металлических коробках уважаемых фирм. Гипсовые бюсты для раскрашивания перемежали фигурки из папье-маше для тех же целей. Множество кисточек, закреплённых на полках стройными рядами и сваленных в ящичках в небольшие кучки, поражало воображение. Книги по рисованию, альманахи, комиксы - здесь было всё, что могло только потребоваться начинающему художнику.

В магазине преимущественно царила торжественная, будто музейная, тишина, только изредка слышались приглушённые голоса нескольких гляющих от стенда к стенду посетителей. За кассой что-то пробивала очередному покупателю рыженькая девушка.

- А их можно трогать? - тихонько, едва не шёпотом, спросил меня Гришка, когда мы подошли к одному из высоких стендов с обилием ярких толстых карандашей.

- Конечно, Гриш, - кивнув, ответил я. - Даже нужно. Иначе, как ты поймёшь, нравится тебе, как рисует карандаш или нет? Видишь вон блокнотик с каракулями разными? Такие блокнотики тут лежат как раз для этих целей. Снимай карандаши, которые тебе нужны, проверяй, как они рисуют, и если они тебя устраивают - складывай в корзину. Я её сейчас возьму.

Видеть искреннее счастье маленького художника, который так быстро стал мне дорог, было очень приятно. Я искренне радовался тому, с какими трепетом, восторгом и восхищением он рассматривал всё, что попадалось  ему на глаза, тестировал и показывал мне, то и дело восклицая, что это просто потрясающие карандаши, краски, капиллярные ручки и фломастеры. Одновременно с тем, он очень стеснялся класть в корзину то, что ему явно нравилось.

- Если тебе что-то приглянулось, - погладив его по плечу, сказал я, - и ты будешь этим рисовать - бери, Гриш. Мы для того и приехали сюда, чтобы у тебя было то, что тебе нужно для рисования. Мужчине очень важно иметь своё дело. Даже, если он ещё маленький.

Он так посмотрел на меня, что у меня сердце дрогнуло. Господи Боже мой, бедный ребёнок, сколько же благодарности было в его взгляде. Я почувствовал себя какой-то феей из мультика, которая исполняет детские мечты.

И всё же он очень скромничал. Спустя минут двадцать, он положил в корзину только пять тюбиков с краской, маленькую упаковку фломастеров и с десяток цветных карандашей. Я вздохнул и подумал о том, что не всё сразу. С другой стороны, мне было приятно и то, что он берёг мои деньги. Этот малыш явно научился сдерживать себя в подобных своих желаниях ещё до того, как их заимел.

- Гриш, - сказал я. - Ты имей в виду, тут несколько залов и два этажа. Этот и ещё один внизу. Там тоже много всего для художников, но товары уже другие. Там мы купим настоящий мольберт, который ты сам выберешь, и несколько альбомов для рисования. Так что, думаю, тебе понадобится больше красок и карандашей.

Он вдруг отчего-то немного скуксился, загрустил, и я, несколько растерявшись, присел рядом с ним на корточки. Аккуратно взял его за худенькие плечи, и, развернув к себе, посмотрел в глаза.

- Гриш, всё хорошо? – спросил я.

Он несколько раз быстро моргнул, затем отвернулся и тут же снова повернулся и прижался ко мне. А потом снова чуть отдалился и глядя в глаза, прошептал:

- Игорь, а можно я буду называть тебя папой?

Я увидел этот трогательно-напряжённый, внимательный взгляд ребёнка, у которого никогда не было отца и который очень хотел, чтобы папа у него был.  Непременно свой. Увидел, как он напряжённо смотрел на меня, как в очередной раз сглотнул, изо всех сил стараясь не расплакаться. У меня и у самого в горле встал ком. Вспомнились кадры из «Судьбы человека», во время просмотра которых мне редко удавалось сдержать слёзы.

- Можно, маленький, - тихо сказал я. – Можно, мой хороший.

И прижал его к себе. Нежно обхватил вихрастую голову ладонью и тихонько прижал к груди. И он замер, как мышка, а потом крепко-крепко обнял меня, и я чуть не задохнулся от нежности. И обиды, наверное. За него, за себя. За всех нас таких. Столько перед глазами всего пронеслось.

Мы довольно долго так просидели с ним, минуты две-три. Наконец он оторвался от меня и посмотрев в глаза, сказал:

- Папа….

Будто на вкус слово попробовал. И улыбнулся. И я улыбнулся тоже. Затем встал, потрепал его пальцами по мягким вихрам и, взяв за руку, сказал:

- Ну пойдём, мой хороший. Нам ведь надо многое выбрать, а потом ещё оплатить эти покупки, чтобы они стали совсем твоими, правда?

Гришка, глядя на меня снизу вверх, радостно заулыбался и кивнул.

Тихонько поскрипывают белые садовые качели. Отовсюду из высокой травы вокруг аккуратно подстриженного газона раздаётся сумбурное стрекотание кузнечиков. Издалека доносится птичье пение. Жаркий июньский день близится к полудню. Кругом жара и зной, но в теньке хорошо. Малыш спит у меня на руках. Так сладко посапывает, что я не могу смотреть на него без умиления. Он очень похожу на папу.