На чаше весов (СИ) - Кочетова Наталья

Оглушительная, мучительная тишина.

Наверное, это все, конец. Вот она, какая, смерть. Тихая. Пустая. Полная одиночества.

Перед моими глазами не проносится вся моя жизнь.

Единственное, что я чувствую перед тем, как уйти, это сожаление.

Сожаление о том, что умираю я именно тогда, когда только-только захотела жить.

Вадим.

Когда на одной чаше весов лежит жизнь одного человека, а на противоположной жизнь человечества, думать о том, какая сторона перевесит, не приходится. Ни законы физики, ни человеческие законы не дадут тебе сомневаться. Ты выберешь то, что важнее. Разве это не очевидно?

Мне казалось это очевидным. Бесспорным. Аксиомическим. До некоторого времени. До того момента пока я не понял, что меньшинство, вопреки всем законам, начинает перевешивать, когда к нему добавляются твои личные интересы. Пока я не осознал, что, если исчезнет одна конкретная жизнь, на жизни всего человечества мне будет глубоко насрать. Очень-очень глубоко насрать.

Жаль только цена этого осознания слишком дорого мне обходится.

В коридоре больницы, рядом с операционной, где я сижу уже восемь часов, стоит такая невыносимая тишина, что хочется удавиться. Я в сотый раз тру свое лицо, будто надеясь, что этими дурацкими движениями, сотру удручающую картину перед своими глазами. Я смотрю на свои руки и вижу, что они дрожат. Не помню, чтобы мои руки когда-нибудь дрожали.

В коридоре снова появляется Миттер. Он не сидит около операционной, так, как это делаю я. Он то появляется в коридоре, то исчезает. Бродит туда-сюда, как тупой зомби, хромая на правую ногу, и прижимая к себе сломанную руку в гипсе.

На лице лишь несколько ссадин. Сломанная рука, да ушиб колена. Зато Агату провернуло, как в мясорубке.

Говорил, что сможет о ней позаботится… Мудак не позаботился даже о том, чтобы она пристегнулась, садясь к нему в машину.

Миттер молчит. Только сопит и многозначительно вздыхает в мою сторону.

Его вздохи меня бесят. Его молчание меня бесит.

Меня бесит его интеллигентное бездействие. Он винит меня во всем происходящем, но не говорит ни слова. Миттер ограничивается лишь укоризненными взглядами. А мне хочется, чтобы он подошел и вколотил мою рожу в стену. Чтобы его кулак вкрутился в мое солнечное сплетение, вышиб дух, сломал ребра. Я бы даже не стал сопротивляться. Я бы принял его удары с улыбкой на лице. Но мудак слишком воспитанный, или слишком трусливый, чтобы проявлять свою злость таким примитивным способом. Своими тупыми взглядами он пытается убить меня морально, не зная, что морально я, и без его содействия, уже убит.

Сегодня рухнуло все, за что я боролся. И на грани разрушения то, за что мне следовало бы бороться сильнее, не будь я так глуп. Матвеев утром найден мертвым в своей камере. Агата уже несколько часов лежит на операционном столе, без каких-либо гарантий на благоприятный исход операции.

И в первом и во втором есть моя вина. И первое и второе, я уверен, связано между собой.

Агата говорила с ним вчера. Я не знаю, что он ей сказал. Я не знаю, что между ними произошло. Но она совершенно точно, что-то выяснила.

«Вадим, позвони мне, как только сможешь. Срочно. Это очень важно. Я знаю, кто за всем стоит. И… возвращайся скорее».

Прослушиваю ее сообщение в который раз, сам не понимая зачем: то ли пытаясь что-то понять, то ли просто радуясь, что могу слышать ее голос. Ее живой голос. Так проще, так она кажется целой и невредимой. Так, можно представить, что она не лежит раскуроченная на операционном столе, а ждет меня в моей квартире.

Закрываю глаза, с силой сжимая веки.

Что же ты выяснила, девочка, и почему это почти уничтожило тебя?

Просто очнись и скажи, и я убью всех, кто к этому причастен. Честное слово, убью. Плевать на справедливость, плевать на долбанные отгадки, на сраный Калидус и его виновников.

Просто дай мне знать, кто это сделал с тобой.

Просто живи…

Сейчас за твою маленькую жизнь, я отдал бы все. Сейчас я выбрал бы правильно.

Но сейчас мне никто не дает выбирать.

Если бы я только мог… я бы повернул время вспять. Я бы легко, даже не задумываясь, пожертвовал бы жизнью миллионов людей, но спас бы одну единственную.

Я не стал бы ее искать, не привез бы ее в этот гадюшник. Я ведь уже тогда, в ту самую первую встречу спустя восемь лет, понимал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Понимал, что просто не будет. И не будет как раньше.

Другой город. Другое имя. Другой человек.

Не было больше хрупкой нескладной девчонки. Теперь это была взрослая, красивая девушка. Привлекательная.

От былой Агаты не осталось ничего, кроме ее говорящего взгляда. У нее всегда была такая живая мимика, и очень-очень говорящий взгляд. Только теперь он говорил не о бесконечной любви, а о страхе, презрении и ненависти.

Я даже не помню, что говорил ей тогда, как говорил. У меня была цель, а средства я всегда подбирал по ситуации. Я что-то говорил, видел, как меняется ее лицо, и в моей голове что-то сбоило. Коротило, как намокшие провода в неисправном щитке. Уже тогда я понимал, что с новой Агатой просто не будет.

Новая Агата не вызывала жалости. Она вызывала совсем иные чувства.

Я долго отмахивался от них, сопротивлялся.

Но что-то росло во мне.

Долго не понимал, что это, ведь в пределах моей души, подобного отродясь не водилось. Сначала оно было почти неуловимым, чем-то смутным, тонким, как чахлое растение, пробивающееся из-под замерзшей толщи земли. Но с каждым днем, оно становилось всё сильнее, все твёрже. Сильный стебель уверенно разрушал толстую ледяную корку. Какое-то время я успешно сопротивлялся. Но он был сильнее моих жалких потуг остаться цельным, независимым, не впускать никого в свою душу.

А потом появился мудак, решивший, что может заявить права на мою Агату. Тупое недоразумение, протягивающее свои загребущие руки к тому, что ему не принадлежит.

Как вспомню то нелепое обследование, на котором он пытался лапать ее своими вонючими ладошками, так и хочется выхватить пистолет и пустить пулю ему промеж глаз. Даже сейчас, когда Агата по-настоящему моя, мне хочется убить мудака за то, что посмел к ней прикасаться.

Моя Агата… Она могла быть только моей. Знала это, знала о том, как мне крышу рвет от нее, но продолжала издеваться. Держала меня на расстоянии, обжигая своим равнодушием. Мудаку доверяла, ему улыбалась. Не мне. Мстила за прошлое, за обиды, за неразделенные юные чувства.

Хорошо мстила, качественно.

Я чуть не свихнулся от ревности.

Чуть не сдох от нестерпимого влечения, которое буквально выворачивало на изнанку. От которого плавились мозги и мутилось сознание.

И этот нелепый корпоратив… Моя личная точка невозврата. Сначала это платье злополучное, и вид ее открытой спины, от которой по моей собственной бежит табун мурашек, и мозги вскипают.

Потом Филиппов — уважаемый, влиятельный, богатый человек, не чета мне. Человек, явно положивший глаз на мою Агату.

Зарождающаяся паника под моими ребрами, жгучая ненависть.

И просто как выстрел в башку, последняя капля моего терпения, — мудила, обнимающий мою Агату, и забирающий ее домой. Увозящий ее от меня. Забирающий у меня мое!

Мне казалось, что я и правда схлопотал пулю в лоб, так невыносимо было видеть их вдвоем. Места себе не находил, метался, как раненый зверь. Заливал в глотку алкоголь. Чуть ли не выл от отчаянья. Затем мчался по ночному городу, сжимая кулаки в бессильной злобе, желая лишь об одном: убить мудака, расквасить его довольную рожу, превратить ее в кровавое месиво. Смотреть, как он корчится в муках и наконец подыхает.

Ворвался в ее квартиру. Увидел ее. Завис. Понял, что все… Конец. Как раньше больше не будет. Теперь все изменится. Даже испугался, но сопротивляться больше не мог.

Моя Агата стала по-настоящему моей.

И как раньше теперь точно не будет.

Я погубил ее.