На чаше весов (СИ) - Кочетова Наталья

Вадим.

— Агата в коме. Мы сделали все, что могли. — Слова врезаются в мою голову, подобно автоматной очереди. Они больно лупят по сознанию, так, что хочется закрыться, схлопнуться, потерять сознание хоть на миг, но в моем теле не движется не единый мускул. Я продолжаю сидеть на скамейке, будто прирос к ней.

— К ней можно? — Звучит нетерпеливый голос Миттера.

Не знаю, что отвечает ему врач, но мудак исчезает с поля зрения. А я продолжаю сидеть. Я сижу, пялясь в одну точку, кажется целую вечность, пока мудак отирается у кровати моей Агаты.

Я. Я должен быть там со своей Агатой. Я, а не Миттер. Но я так боюсь, что поджилки трясутся и продолжаю просто сидеть, будто парализованный.

Я должен увидеть ее. Я должен увидеть то, что произошло с ней по моей вине.

Я должен знать какие могут быть последствия у моих решений, я должен знать, к чему могут приводить мои ошибки. Я должен увидеть ее, даже если сдохну от того, что увижу.

Противно пиликнувший телефон заставляет вздрогнуть.

— Я восстановил запись. — Говорит сухой голос в телефоне и тут же отключается.

Сглатываю и убираю телефон.

Я должен увидеть Агату.

Медленно встаю и нерешительно шагаю в сторону палаты интенсивной терапии. Замираю перед дверью, перевожу дыхание. Бесшумно вхожу.

— Я врал тебе. — Слышу тихий голос Миттера, обращающийся к моей Агате. Мне не видно ее за его спиной, но хорошо видно, как он держит ее за руку. — На самом деле… ты — волшебная… — Мудак склоняется к лицу моей Агаты и целует ее в лоб.

Мне хочется подойти и руками вырвать ему глотку, но он выпрямляется и встает, и то, что открывается перед моим взором, чуть не опрокидывает меня навзничь.

Вдох застревает где-то в горле. Что-то болезненно сжимается в сердце, никак не желая разжиматься.

Кислородная маска, трубки, бинты, капельницы. За всей этой чертовщиной даже не видно моей Агаты.

Ее глаза безмятежно закрыты. Руки покоятся вдоль тела. Грудная клетка опускается и поднимается. Кардиомонитор мерно пищит, подтверждая ее сердцебиение, но Агаты здесь будто нет.

Она и жива, и нет. Она здесь, и будто отсутствует.

Миттер уходит. Я нерешительно подхожу к кровати.

Касаюсь ее руки своей рукой. Теплая.

Беру ее руку и подношу к губам. Целую.

— Прости меня за это. — Шепчу сдавленно, сквозь нарастающий ком в горле. — Прости.

Глаза саднит от подступающих слез, и я, испугавшись их, поспешно встаю.

Целую Агату в щеку и обещаю вернуться.

— С тобой все будет хорошо. — Говорю напоследок, не зная, кого я в этом стараюсь убедить, но повторяю. — Все будет хорошо.

Быстрыми шагами выхожу из палаты, из больницы. Сажусь в машину и еду к Ивану. Это на сегодня единственных человек, которому я могу полностью доверять, и он сообщает, что каким-то чудом восстановил запись с разбитого в хлам телефона Агаты. Преступники, стрелявшие в Агату, позаботились о том, чтобы диктофон с записью разговора, не попал мне в руки, но они не знали, что на ее телефоне было установлено пишущее устройство. Я установил его почти сразу, когда она предложила эти долбанные свидания с Матвеевым. Никогда не доверял технике, и всегда предпочитал перестраховываться. Выходит, не зря.

В однокомнатной квартире Ивана нет ни одной поверхности, где не стояло бы какое-то устройство, гаджет или диковинный аппарат. Сам хозяин квартиры, сухой сутулый пацан, в прошлом талантливый программист-конструктор, ныне — скрывающийся от закона под другим именем фрилансер, дергано передвигается по узкой комнате, и то и дело с опаской выглядывает в окна, пока я прокручиваю семисотчасовую запись, отыскивая нужный день.

— Мотай в самый конец, дубина. — Психует Иван, отбирая у меня ноутбук и нервно тыкая по кнопкам.

Включает запись, отходит, настороженно поглядывая на меня.

Не пойму, чего он так суетится и нервничает, но разбираться с этим не хочу. Сосредотачиваюсь на разговоре.

Вслушиваюсь в диалог. Впитываю каждое слово Матвеева. Поражаюсь своей Агате, как ловко она все провернула, как умна моя девочка, и как здорово работает ее дедукция.

Матвеев заканчивает рассказ. Агата суетится. Ее подгоняет Глеб. Думаю, что при встрече просто оторву ему башку за то, что организовал ей это злополучное свидание. Злость стягивает мои мышцы в канаты, я качаю головой, теряя надежду услышать имя. Но через несколько секунд все же слышу.

Слышу и каждый волосок на моем теле моментально становится дыбом.

Это как удар под дых, только жестче. Меня начинает колотить.

Все сильнее зарождающаяся паника сушит гортань, леденит конечности. Настоящий животный ужас пускает яд по моим венам. Я трясу головой, будто припадочный, сжимая кулаки в бессильном отчаянии.

Филиппов. Долбанный добродетель. Сраный спаситель стариков и детей.

Человек, не обладающий связями разве что в космосе.

Лучший. Друг. Виктора. Сергеевича.

Сука…

— Пи**ец, да? — Слышу голос Ивана. Поднимаю глаза.

Он с сочувствием и пониманием смотрит на меня, и снова бросает взгляд за окно. Он слушал запись и знает ситуацию.

Походит к ноуту, вытаскивает флешку и передает мне.

— А теперь убирайся отсюда. — Кивает головой на дверь. — Я тебе, конечно, обязан… но мне такие проблемы не нужны. Извини, Вадим, но теперь мы в расчете.

Забираю флешку и выхожу, даже забыв поблагодарить парня.

Сажусь в машину, приказываю себе успокоится. Не выходит.

От паники, что не желает покидать мою голову, внутри все кипит. Руки трясутся, словно меня вдруг лупанул Паркинсон. Достаю телефон и чуть не роняю его на пол, так дрожат мои пальцы.

Сухо сглатываю. Упираюсь лбом в руль.

Со всей дури луплю кулаком по приборной панели.

Перевожу дыхание. Набираю номер.

Спустя несколько секунд слышу недовольный голос на том конце.

— Миттер… — Имя дерет глотку, как раскаленный уголь.

Слова застревают где-то в горле и режут так, будто кто-то жестко ковыряет там ржавым ломом. Сглатываю и, сквозь бешенный шум в ушах и разрывающееся от боли сердце, произношу:

— Миттер, Агата должна умереть.

Спустя три месяца.

— Нет, Ева Аркадиевна, так не годится. — Неодобрительно хмурится седовласый преподаватель. — Так вы ни за что не сдадите TOEFL.

— Я сдам, Рафаэль Нохамович, обязательно сдам. У меня в запасе целых три недели. — Твердо возражаю я, но старик не столь оптимистично настроен.

— Всего лишь три недели, Евочка… — Вздыхает еврей и начинает складывать учебники. — Закончим на сегодня. Пройдитесь по сложноподчиненным предложениям, надо подтянуть Present Perfect.

Киваю и покидаю класс.

На стоянке меня уже ждет Тимур.

— Ну как успехи? — С улыбкой спрашивает Тимур, когда я сажусь в машину.

— Ругается. — Уныло пожимаю плечами я. — Считает меня бездарностью.

Тимур выруливает на проспект и, слегка повернув голову ко мне, говорит:

— Но ты ведь знаешь, что он не прав. После того, что ты перенесла… — Тимур запинается, перестраиваясь на левую полосу и тормозит у пешеходного перехода. В Израиле с этим строго, к пешеходам относятся особенно бережно. Тимур трогается и продолжает:

— После выхода из коматозного состояния, нарушения памяти и других когнитивных функций — норма. Благо ты была в этом состоянии недолго, еще бы какой-то месяц и способности к обучению были бы потеряны для тебя на годы…

— Да, знаю я, знаю. — Перебиваю его, раздраженно взмахнув руками, слышала это уже тысячу раз, но от этого не легче. Я должна сдать долбанный экзамен до начала старта курса, иначе придется ждать еще год. Но в моей голове, будто каша вместо мозгов, и за два месяца активной реабилитации, ситуация не слишком улучшилась.

— Как бы там ни было, быстрого восстановления не жди. Тебе стоило бы отложить обучение до следующего года… — Как бы невзначай добавляет Тимур.