Энтон Дисклофани - Наездницы

Но Сэму Милли нравилась. Она любила смотреть, как он ухаживает за своей живностью в террариумах, помогала ему обрезать ветки деревьев до приемлемых размеров и с интересом слушала рассказы о том, как огромная жаба-ага выделяет яд из расположенных по бокам головы желез. Только Сэму удавалось взять такую жабу в руки. Когда это попыталась сделать я, она раздулась так, что стала вдвое больше обычного. Сэм был очень осторожен и внимателен, и это внушало животным доверие. Впрочем, как и людям.

Когда я возвращалась со своих верховых прогулок, мне было неприятно видеть Милли рядом с Сэмом. Поэтому я украла у нее куклу и закопала ее за конюшней. Больше она не приходила.

Сэм знал о том, что я сделала. Я проявила жестокость, которая была ему ненавистна. Желание причинить боль другому живому существу было для него непостижимым. Именно поэтому он не мог ездить верхом. Вонзить шпоры в нежные бока лошади или поднять хлыст на безответное животное? Сэм и представить себе такого не мог.

Ему было за меня стыдно. Мне и самой было немного стыдно за себя, но мы быстро забыли о Милли, растертой в порошок детской памяти.

Кто-то из девочек забормотал во сне что-то бессмысленное.

– Ш-ш, – прошептала Гейтс, – ш-ш, – и бормотание стихло.

Во время нашей первой остановки в Атланте мы с отцом спали в разных номерах. Мы никогда не путешествовали вместе, поэтому я не знала, как мне к этому относиться. Но оставшись в полном одиночестве в своем просторном номере, я долго плакала, а потом била себя по щекам, злясь на собственную глупость и отчаяние. «Это ерунда, – говорила я себе. – Возьми себя в руки!» Я заснула под шум автомобилей, проезжающих под моим окном, думая о том, слышит ли мой отец то же, что и я, и спрашивая себя, бодрствует ли он в своем номере или отключился и уже никак не воспринимает окружающий мир.

Благодаря машинам за окном мне было не так одиноко, хотя ощущать это было ужасно глупо – мужчины и женщины в машинах не были мне ни друзьями, ни даже знакомыми.

Я спрашивала себя, спит ли Сэм или слушает сверчков Иматлы. Мне хотелось знать, что еще он сегодня слышал и чем занимался. Мама наверняка еще не легла. Я знала, что она в это время читает или слушает радио. Если бы меня спросили, что делает отец, я бы ответила, что он все еще внимательно ведет машину, преодолевая поворот за поворотом извилистых горных дорог.

Я подумала о своем кузене Джорджи и чуть не расплакалась. Но я сдержалась. Хватит! Слез, которые я выплакала, мне должно было хватить на всю оставшуюся жизнь. Их хватило бы на две жизни. Или на три.

На следующее утро меня разбудил звон колокольчика. Я подскочила и ударилась головой о кровать Эвы. Она тут же свесила голову вниз, и ее лицо оказалось рядом с моим.

– Ты похожа на летучую мышь, – сказала я.

Она сонно смотрела на меня, а я восхищалась ее нежной кожей и пухлыми щечками.

Я потирала ушибленную макушку и ожидала, когда девочки начнут вставать. Но еще несколько минут никто и не думал шевелиться. Они лежали в постелях, время от времени потягиваясь и зевая. Я никогда не оставалась наедине с таким количеством девочек на такое продолжительное время. Когда-то мама посылала нас с Сэмом на две недели в школу в Иматле. Но потом она решила, что эта школа недостаточно хороша для нас. Зато там я отлично понимала, насколько велика разница между нами и сыновьями и дочерьми сельских жителей. Здесь я своего места пока не знала.

Все девочки продолжали лежать на кроватях, и вид у них был какой-то заторможенный. Эва была самой высокой среди нас, Мэри Эбботт – самой низенькой. Виктория была самой изящной, но чересчур худой: у нее так выпирали ключицы, что она выглядела истощенной. У меня волосы не были ни темными, ни светлыми. Я не была ни высокой, ни коротышкой. Дома я лишь изредка видела других детей. Обучал нас всему отец, а когда мы с Сэмом, бывая в городе, встречались с другими детьми, нас слишком пристально разглядывали, потому что мы были близнецами и наше сходство казалось всем поразительным: нам обоим достался крепкий отцовский нос и его высокие и широкие скулы. Мама говорила, что у нас скульптурные лица. И у нас обоих были мамины волосы: густые, вьющиеся, в крупных завитках, насыщенного золотисто-каштанового цвета. Наше сходство притягивало внимание других людей. Здесь, без Сэма, я была такой же, как все, разве что немного более загорелой благодаря жаркому солнцу Флориды.

Вошла еще одна девушка, судя по форме, из обслуживающего персонала.

– Доброе утро, Доуси, – поприветствовала ее Эва.

Доуси улыбнулась в ответ и начала наливать воду в наши умывальники. После этого все встали и принялись умываться. Умывальники были совсем простыми, покрытыми красновато-коричневой эмалью, но раковины были красиво расписаны изящными цветами. С ободка моей раковины откололся кусочек эмали. Доуси была ниже самой маленькой из нас. Я бы сказала, что в ней не было и пяти футов. Зато она была крепкого сложения. Ее мышино-русые волосы были уложены в высокий тугой пучок, и еще у нее был «ленивый глаз»[2]. Она говорила с южным акцентом, гораздо более резким, чем у остальных девочек. Позже я узнала, что это свидетельство того, что она родом из самой бедной в Аппалачах местности.

Умывшись и одевшись, мы пересекли Площадь и вошли в то самое здание, где накануне вечером были мы с отцом. Я спала, положив платок Сэма под подушку, и хотела снова спрятать его под одежду, но не стала этого делать, опасаясь, что это заметят Эва или Сисси, чье одобрение мне было небезразлично. Судя по всему, утром, прежде чем выйти из дома, мы должны были надевать форму.

Выйдя за дверь, я изумилась количеству девочек. Их было так много, и все они были одеты в белые юбки и блузки с маленькими круглыми воротничками и вышитыми на левой стороне груди темно-синими буквами «К», «Л» и «Й». Отец говорил мне, что здесь живет около двухсот девочек, видимо, пытаясь меня подготовить. Но я все равно не ожидала увидеть такую армию. Единственным, что резко отличало их друг от друга, были волосы. Какая-то девочка с тугими локонами посмотрела на меня и что-то прошептала своей подруге. И только тут я осознала, что озираюсь по сторонам, разинув рот. Я шагнула в толпу и попыталась приноровиться к их темпу движения. Посмотрев на ноги девчонок, я отметила, что они все без чулок. Это придавало нам сходство с детьми.

Меня догнала Сисси. Ее каштановые волосы были коротко и модно подстрижены. Я коснулась своих собственных волос, падавших мне на плечи. Я хотела сделать боб, но мама не позволила мне подстричься.

– А ты ходишь быстро! – заметила Сисси.

Я замедлила шаг.

– Да.

– Во Флориде жарко.