Анастасия Дробина - Билет на бумажный кораблик

– Посидишь еще или пойдем?

– Куда?! – испугалась я.

– Куда-куда, ты есть хочешь? Жиган сказал – в самолете не стала…

– Не хочу, – торопливо ответила я, понимая, что Шкипер потащит меня в ресторан и, насколько я его знаю, не в дешевый, а я для этого совсем не была одета. – Можно, я еще тут побуду?

– Можно, я с тобой? – в тон спросил он, и я через силу улыбнулась.

Шкипер сел рядом. Я искоса поглядывала на его жесткий профиль с чуть выдвинутым вперед подбородком. Его присутствие еще больше усилило поселившееся во мне чувство нереальности: мне уже всерьез казалось, что я вижу сон. Да, сон… Сейчас открою глаза и окажусь в Москве, в своей постели, под портретом бабушки. А не посреди Италии в обществе мужика, которого еще неделю назад считала мертвым и с которым я теперь даже не знаю как разговаривать. Нет, зря я это сделала. Дура. Зачем?.. В самом деле, пора заканчивать этот бред.

Я решительно встала.

– Шкипер…

– Что?

– Проводи меня в гостиницу.

– Санька, в чем дело?

Я, не отвечая, сошла со ступенек фонтана и быстро зашагала прочь. Шкипер молча пошел за мной.

Куда идти, я не знала, заговорить с идущим сзади Шкипером тоже не могла, опасаясь разреветься прилюдно, и, отчетливо понимая, что веду себя глупейшим образом, все убыстряла и убыстряла шаг. Наконец просто побежала, пронеслась через переулок, другой, третий, вылетела под свет фонарей на большую площадь, чуть не попала под несущийся поток мотоциклов, сорвавшихся на зеленый светофор, и, увидев прямо перед собой открытые двери большой церкви, помчалась прямо туда. Шкипер что-то крикнул вслед, но я не услышала.

Внутри церкви – тихо, гулко, безлюдно. Ряды деревянных скамей были пустыми, лишь на одной неподвижно, как идол, сидела старуха в черном платье, а у самого алтаря сосредоточенно листал молитвенник пожилой мужчина. В открытые окна было видно фиолетовое ночное небо. Городской шум, голоса, сигналы машин и мотоциклов почему-то не слышались здесь. Мои ноги в босоножках на высоких каблуках гудели после ходьбы, и я неловко опустилась на одну из скамей перед мраморной статуей Мадонны. Мадонна смотрела прямо на меня: спокойная серьезная девочка в тяжелом покрывале – слишком тяжелом для ее детской фигурки.

– Вот так, мать… – шепотом сказала я ей, чувствуя, как по лицу бегут горячие капли. – Ничего, не нервничай. Завтра улечу.

Мадонна, конечно же, ничего не ответила, хотя меняющееся в свете цветных витражей ее лицо показалось мне одобрительным. Слезы неожиданно успокоили меня. Вытащив из сумки платок, я тихонечко, чтобы не оскорблять Мадонну, высморкалась, тщательно вытерла глаза, несколько раз глубоко вздохнула и откинулась на спинку скамьи. Вот так… Посижу немного, приду в себя, выйду и все ему скажу. И все, слава богу, встанет на свои места.

– Санька!!!

Голос Шкипера загремел, как мне показалось, на всю церковь: сработала акустика. Старуха в черном на дальней скамье подпрыгнула как ошпаренная, недовольно покосилась на меня. Я вскочила. У дверей церкви было темно, и Шкипера я не видела, но его голос, странно изменившийся под каменными сводами, напугал меня так, что я со всех ног побежала прочь из церкви, уже не думая о непристойности своего поведения.

– Ты что орешь?! – зашипела я, разглядев его в полумраке дверей. – Здесь же люди молятся…

Я осеклась на полуслове, поняв, что происходит что-то не то. Шкипер стоял, держась одной рукой за стену, и – я отчетливо видела это – шатался, как пьяный. Лица его я не могла разглядеть, до меня доносилось только тяжелое дыхание.

– Пашка, ты что?! Идем… Что ты, господи?!

Я схватила его за руку, потащила из церкви. Он шел не сопротивляясь, очень медленно, словно тяжелобольной или раненый. Выйдя из церкви, мы оказались под колоннадой на широких ступенях, и Шкипер сел, как подкошенный, прямо на каменные плиты. Я, испуганная, растерянная, опустилась на колени рядом с ним. Все это было очень похоже на сердечный приступ.

– Пашка, что с тобой? Что это? С сердцем плохо? Давно это у тебя?

– Какое, на хрен, сердце? – хрипло выговорил он, не поднимая головы. – Мне вообще сюда нельзя…

– Куда – сюда?

– Да сюда вот… В церковь.

– В эту?!

– В любую. Не бойся, подожди, счас отойду… Не беги только никуда.

Не глядя на меня и все еще тяжело дыша, он зашарил по карманам. Я поняла – ищет сигареты. Пачка нашлась в кармане куртки, причем я обнаружила ее первой, вытащила одну, щелкнула зажигалкой, сунула горящую сигарету в рот Шкиперу. Он затянулся с жадностью аквалангиста, у которого кончается воздух в баллоне, потом еще раз, потом еще… выпустил паровозную струю дыма, положил потухшую сигарету рядом с собой и медленно опустил голову на колени. Я замерла рядом, боясь даже дотронуться до него. В таком состоянии я не видела Шкипера со дня смерти Фатимы, но тогда его чуть не убили и он был пьян… а сейчас? Что произошло сейчас?!

Через четверть часа Шкипер окончательно пришел в себя. Не сводя глаз со своих ботинок, пояснил, что такое с ним происходит всякий раз, когда он пытается войти в церковь, и заканчивается, как только он от церкви отходит.

– Не знаю я, что это. Давно началось. Первый раз в Бадахшане, мне двадцать лет было. Мы в ихней мечети от пальбы прятались, так чуть прямо там и не сдох. Пацаны думали – зацепили…

– Так чего же ты сюда влетел?! – растерянно спросила я.

– Думал – может, обойдется, – мрачно ответил он. – Лет пять не заходил вообще.

– Да я бы сама вышла через полчаса!

– А кто тебя знает… Там еще один выход есть. Ищи потом по всему Риму. Кто тебе хвост прижарил, что случилось?

Я молчала, не зная, что сказать. Говорить о том, что я намерена вернуться в Москву, мне уже не хотелось, сердце еще неспокойно билось, ладони были холодными и мокрыми от пота.

– Напугал тебя? – с натяжкой усмехнулся Шкипер. – Ну, извини…

Он начал было подниматься, но я удержала его за руку. Он сел обратно. Словно прочитав мои недавние мысли, хмуро сказал:

– Санька, не уматывай отсюда, а? У меня за эти два года дня не было, чтоб я о тебе не вспомнил. Если уедешь, я…

– Только не говори, что повесишься сразу.

– Ну-у… Не повешусь, конечно. Но хреново будет… – Шкипер взял меня за плечи, повернул к себе. Лунный свет мазнул его по лицу. Я поняла, что других слов о любви от этого разбойника не дождешься, и, вздохнув, поцеловала его сама. Шкипер ответил. И через минуту мне стало все равно, что мы сидим около церкви, что я никогда не умела толком целоваться и что Степаныч смотрит на меня сверху и наверняка видит все это безобразие.

Потом Шкипер растянулся на каменных плитах, положив голову мне на колени. Я молчала. Так мы и сидели – вернее, сидела я, а он лежал – в Европе, в Италии, в центре Рима, под колоннадой церкви Марии Маджоре, на ступеньках, в темноте, а сверху усмехалась рыжая ущербная луна. И я уже точно знала, что не уеду от него. Даже если завтра влюблюсь в какого-нибудь итальянца до потери пульса. Даже если во сне мне явится гневный призрак Степаныча. Даже если Шкипера арестует Интерпол, а мне предъявят обвинение в соучастии во всех его темных делах. Не уеду, и все. Потому что бесполезное это занятие – бегать от судьбы. Так говорил мой дед. Так учила меня Соха. Так говорят цыгане.