Николай Семченко - Яблоко по имени Марина

На какой-то миг все мои женщины мелькнули передо мной, и оказалось, что их, в общем-то, не так уж и много.

— Ты что-то забыл?

Голос Ани вернул меня в реальность.

— У тебя такое выражение лица, будто ты что-то забыл и пытаешься вспомнить, — уточнила Аня.

— Да так, пустяки! — пробормотал я. А что я еще мог ответить? Впрочем, тут же вспомнил о той Лениной записке в стихах. Странный такой текст. И птица марабу…

— Ань, ты что-нибудь знаешь о птице марабу?

Жена удивленно посмотрела на меня и, пожав плечами, кивнула на телевизор:

— Да, смотрела я какую-то передачу про нее, одно и помню: птица красивая, безголосая, не умеет ни петь, ни кричать — молчунья, словом. А что такое?

— Ничего особенного, — улыбнулся я. — Сам не знаю, почему марабу вспомнился. Может, потому, что словами всего и не скажешь.

Я снова обнял Аню, и она тоже обняла меня.

А поздно ночью зазвонил телефон. Аня проснулась первая и, не включая ночника, попробовала нашарить трубку в темноте. Спросонья она сделала неосторожное движение и чуть не уронила телефон с тумбочки. Трубка соскользнула с рычага, и когда Аня поднесла ее к уху, в ней слышались лишь частые гудки.

Жена положила трубку на телефон и, растревоженная поздним звонком, решила сходить на кухню — выпить воды. Ей стало не по себе. Аниной матери пошел семьдесят шестой год: пышный букет болезней, мизерная пенсия, вздорный характер, одиночество. А в последнее время у тещи безумно скакало давление, схватывало сердце — стенокардия, и она вызывала «скорую», звонила нам: «Поживете без меня, я ухожу…». Мы, конечно, подхватывались и ночь-полночь мчались к ней. Слава Богу, пока все обходилось, но возраст-то у старушки серьезный, мало ли что…

Пока Аня находилась на кухне, телефон снова зазвонил. Я снял трубку:

— Алло!

Молчание. Какой-то шорох. Вздох.

— Говорите! Алло?

В ответ — ничего.

Аня вернулась с кухни, перехватила трубку у меня:

— Мама, это ты?

Раздались частые гудки.

— Сколько раз просила: давай купим определитель номера, — расстроилась Аня. — Вдруг мать звонила? Может, ей плохо.

— Купим, — коротко ответил я.

Мне хотелось спать, глаза закрылись сами собой. Но растревоженная Аня решила посоветоваться со мной:

— Может, позвонить матери, а? Что-то у меня на сердце неспокойно…

— Перепугаешь, — буркнул я. — Еще давление у нее поднимется.

— А если звонила она? Сознание потеряла — вот и отсоединился телефон…

— Ну, позвони.

— А вдруг не она? Напугаю!

— Прямо как сказка про белого бычка…

Тут телефон снова зазвонил. Аня схватила трубку, поалекала — безрезультатно: никто не отвечал.

— Может, тебе кто-то звонит? — с подозрением спросила Аня. — Послушай.

— Да слушал я уже! Спать хочу.

Но все-таки трубку взял и, забыв про всякую вежливость, недовольно спросил:

— Что надо?

Меня явно кто-то слушал: прерывистое дыхание, шмыганье носом, тихий вздох.

— Ну? Говорить будем? Полчетвертого утра. Совесть надо иметь!

Аня одернула меня:

— Не говори так. Может, это мама…

— Какая, к черту, мама! — выругался я. — Делать кому-то нечего.

И положил трубку.

В ту ночь никто больше не звонил. Зато на следующую ночь звонки начались раньше — часа в два ночи. Снова молчание, ни гу-гу, слышалось лишь осторожное дыхание. Положишь трубку — через несколько минут снова звонок. Пришлось отключить телефон от линии.

Ане не понравилось, что теперь мы каждую ночь отключали телефон. «А как же мама? — спрашивала она. — Вдруг ей станет плохо? Не дозвонится до нас…»

Пришлось мне занять у Дартишвили денег и купить новый телефон с определителем номера. В первую же ночь, как мы оставили аппарат в сети, раздался полночный звонок. На табло высветился длинный телефонный номер. Звонок явно междугородний.

— Алло!

Молчание.

— Ваш номер такой-то, — уведомил я. — Если вы не прекратите свое идиотское занятие, у вас будут неприятности. Гарантирую.

В трубке раздались частые нервные гудки.

— А давай позвоним по этому номеру, — предложила Аня. — И узнаем, кто это.

— Хочешь — звони, — пробурчал я. — Мне спать охота…

Аня ткнула в кнопочку автодозвона и специально для меня включила громкую связь, чтобы я слышал разговор.

Ей ответил мужчина:

— Да, я вас слушаю.

— С вашего телефона только что кто-то звонил. Не вы ли?

— Нет, лично я не звонил.

— А кто же тогда?

— Может, жена, — мужчина позвал. — Лена, ты сейчас звонила куда-нибудь? — и, выслушав ответ невидимой нам Лены, сообщил: — Нет, вы ошибаетесь: никто вам не звонил. Тут какая-то путаница. Может, автоматика на АТС барахлит?

Аня не стала с ним спорить и положила трубку. Я сразу не придал значения, что ту невидимую мне женщину мужчина назвал Леной. Только наутро понял, что номер телефона петербургский, и, следовательно, звонить могла моя Лена. Но зачем? Она — там, я — тут: параллельные, не пересекающиеся жизни. Впрочем, подумал я, у Лобачевского параллельные линии все-таки пересекаются. Правда, представить такое мне трудно, почти невозможно. Параллели, они и есть параллели.

Больше никто не звонил нам ночью. И однажды, внезапно проснувшись будто от чьего-то толчка, я открыл глаза и посмотрел в окно: за ним уже серел рассвет, по металлическому отливу подоконника занудливо стучали капли дождя и где-то далеко ухнул гром.

Аня лежала, свернувшись калачиком, как маленький ребенок. Одеяло с нее сползло на пол, и я поднял его, укрыв жену. Она посветлела лицом, но не проснулась, лишь протянула руку и коснулась моего плеча. Ей нравилось спать, положив ладонь на мою грудь или плечо.

Телефон молчал. Я посмотрел на него, и вдруг мне в голову пришла довольно глупая мысль. А что, если звонила вовсе не Лена? Может быть, не дает покоя моя совесть? Наверное, я что-то сделал не так и сам еще не понял, а совесть уже тревожится…

Но однажды телефон опять зазвонил поздно ночью. На табло высветился номер Дартишвили. Я посмотрел на часы: три часа двадцать одна минута.

— Отар, что случилось?

— Да! Случилось. Утром улетаю. На работу не приду.

— Объясни толком, что происходит?

— Не знаю. Да! Не знаю, как объяснить. Мне надо улететь.

— А как же с нашим проектом? Через неделю должны его сдать.

— Какой проект, Паша! О чем ты говоришь? Я сдохну, если не улечу. Да! Понимаешь: сдохну!

— В чем дело-то?

— Ты не поймешь. Да! Долго объяснять, чтобы понял. Значит, так: первое, заявление я пошлю почтой, у меня осталось четырнадцать дней от отпуска — пусть считают, что догуливаю его; второе, мне будут нужны деньги, сможешь вернуть долг?