Татьяна Воронцова - Тени утренней росы

Мне полагалось чувствовать себя несчастной после развода и сопутствующей ему нервотрепки, а я вместо этого чувствовала себя, да и выглядела, непотребно счастливой. Каким-то волшебным образом Нейлу удалось примирить меня и с жизнью, и со смертью. В этом безграничном божьем мире я больше не была паршивой овцой.

— Ты уже заказала билет? — поинтересовалась Ритка, слегка поостыв.

— Нет, но собираюсь заняться этим ближайшее время.

Странное дело, мне показалось, что она облегченно вздохнула. И зачем, интересно, я ей нужна?

Конечно, были еще чудесные дни, не омраченные скандалами с Риткой, ревностью к Ронану, мыслями о предстоящей разлуке и беспокойством о состоянии здоровья Нейла, который по-прежнему не считал нужным хоть как-то его поберечь. В один из таких дней мы втроем — Нейл, Ронан и я — совершили пешую прогулку по ущелью Самарья, самому протяженному и самому красивому ущелью Европы.

Моей первой реакцией было возмущение:

— Ему обязательно таскаться за нами?

Ведь я-то уже знала, что собираюсь уезжать, и дорожила каждой минутой, проведенной с Нейлом.

— Он не настаивает. Он спрашивает твоего согласия.

— Но зачем?

— Это восемнадцатикилометровый каньон, стены которого в некоторых местах достигают шестисот метров в высоту, — ответил Нейл. — Туда, конечно, водят экскурсии, но далеко не каждый день. Там нет ни дорог, ни автомобилей...

Я начала догадываться.

— Еще раз, Элена: нам предстоит пройти восемнадцать километров по совершенно дикой и не доступной для транспорта местности. На это уйдет от восьми до десяти часов.

Он грустно усмехнулся и посмотрел мне прямо в глаза.

— Можешь не продолжать, — пробормотала я. До меня наконец дошло, что Ронан попросту боится отпускать его туда вдвоем с женщиной. Женщина не вынесет его на руках в случае чего, а мужчина сумеет. Бедняга, он не видел акробатических трюков возле монастыря Кафоликос.

На такси мы добрались до плато Омалос, откуда начинается маршрут, купили билеты (ущелье Самарья имеет статус Национального парка) и спустились в каньон.

— Обратно тоже пешком? — спросила я, робея при мысли о предстоящем марш-броске.

— Посмотри на карту. Мы выйдем из каньона на южном берегу Крита, у селения Агиа-Румели. А оттуда на катере до Хора-Сфакион. — Нейл обернулся, щурясь от солнца, посмотрел сперва на меня, потом на Ронана и скомандовал: — Вперед!

В путеводителе я прочла, что этот уникальный каньон образован эрозией вод, стекающих со склонов Белых гор с восточной стороны и с вершины горы Волакиас с западной. Эти ручьи мы вскоре увидели. И не только ручьи, но даже небольшие озера, в которых с удовольствием искупались.

Ронан почти все время молчал. То ли подозревал, что мы тяготимся его присутствием, то ли сам страдал от непривычной для себя роли опекуна. Я заметила, как зорко он следит за каждым движением Нейла, особенно при переходах по шатким мостикам через овраги, но и по сторонам смотреть не забывает. Именно он углядел за кустами на одном из пологих склонов дикую козу и показал ее нам.

Я вспомнила про ежей (или мышей) и спросила о них во время очередного привала.

— Да кто угодно, — ответил Нейл. — Ежи, полевые мыши, ласки, куницы, барсуки... В горах встречаются даже дикие кошки. Я сам не видел, но Костас и Яни говорят, что это так.

Он показал мне цветущие на склонах тюльпаны и цикламены. Желтую фиалку я обнаружила сама.

— Боже мой, что за место! Прямо Ботанический сад.

— Почти все виды душистых трав и цветов произрастают в ущельях, а ущелий на Крите немало. Самарья, Прассано, Превели, Пацоса... Здесь мне даже курить не хочется.

— А мне хочется, — признался Ронан.

Пока я ползала по склону, любуясь цветочками, эти двое успели еще разок искупаться в мелком пруду с прозрачной зеленой водой и теперь сидели рядышком на камнях, подставив солнцу худые мускулистые тела. Они сидели в молчании, не глядя друг на друга. Ронан, как мне казалось, вообще мог часами сохранять абсолютную неподвижность. Как говорил один мой приятель, полный дзен. Искусство созерцания без мышления.

Вот его бледная рука коснулась смуглого от загара плеча Нейла. Вполне целомудренное прикосновение, но у меня при виде этого часто-часто забилось сердце.

Пусть он останется. Пусть заменит меня.

Глупая, что ты несешь? Ведь на самом деле ты не хочешь, чтобы кто-то заменил тебя в сердце Нейла, потому что — ты это отлично знаешь — его в твоем сердце не заменит никто.

На полпути нам встретилось заброшенное селение Самарья. Как и ущелье, оно обязано своим названием церкви Осия Мария. Постепенно осыпающиеся бурые стены, густая зелень кустарника, яркие пятна цветочных полян... И здесь, среди немыслимых красот, под щебет птиц и журчание ручьев, я объявила ему о своем отъезде.

Стоя в тени раскидистого клена, Нейл вытряс из пачки сигарету, прикусил зубами, но тут же сморщился и затолкал ее обратно — впервые на моей памяти.

Слушая тяжелые, болезненные удары своего сердца, я молча ждала, что он скажет.

Он коротко кивнул:

— О’кей.

О’кей — и это все?

Нейл поглядел на безоблачное небо.

— Все нормально, Элена. Это правильное решение. Не надо ничего объяснять. Возвращайся домой.

— Глупо, но я чувствую себя так, будто покидаю раненого на поле боя...

— Глупо, — согласился Нейл.

— Я могу остаться до конца лета. Он слегка улыбнулся.

— Можешь. Но потом все равно придется уехать. Мне бы не хотелось, чтобы в наших отношениях появился надрыв. А он неминуемо появится, если ты пойдешь ради меня на какую-то жертву. — Он передохнул и закончил: — Так, как сейчас, хорошо. Давай попробуем это сохранить.

Ронан разгуливал невдалеке по фундаментам каких-то древних построек.

— Он побудет с тобой какое-то время? — спросила я, заметив, что Нейл тоже смотрит туда.

— Надеюсь, не очень долго. Я вообще не ожидал, что он приедет. Просто у него проблемы, и он устал...

Так я с удивлением обнаружила, что светловолосый Ронан приехал не столько затем, чтобы поддержать Нейла, сколько получить поддержку самому. Да-да, все правильно. Так и должно быть.

...шаманство всегда связано с мучительными страданиями души и тела, что приводит к стойкому психическому травматизму. Близость такого лекаря к «спасителю» как бы подтверждает известную мифологическую истину: тот, кто наносит раны, но одновременно и получает их, является носителем исцеления, то есть страдающий забирает с собой страдание[61].