Невеста для чудовища - Ева Туманова

И меня это убивает.

Потому что мне не плевать.

Потому что по ночам я вспоминаю то, как ты целовал меня. Как кружилась голова, и не хватало дыхания. Как твои руки открывали во мне что-то, что я не знала о себе раньше.

Я не говорю всего этого — и слава богу.

Потому что Дубовский с пренебрежительным недоумением спрашивает:

— А что, собственно, было?

Мягкое кресло обнимает с трёх сторон, чашка исходит кофейным паром, в прохладном воздухе свивающимся в спирали. На веранде свежо этим утром, можно было бы и кофту накинуть, но я наслаждаюсь холодком по голым рукам. Есть какое-то своё удовольствие в лёгком дискомфорте.

Я смотрю, как блестит выпавшая на траве роса, слушаю утреннюю птичью перекличку — и не чувствую абсолютно ничего.

Это похоже на моральный ступор; защитная реакция организма, который не вывозит происходящее и просто отключается от него. Кажется, что на мне наросла тонкая корка, скрывающая пульсирующий гнойник — если его не видно, его как будто и нет. И даже страх того, что он может прорваться, скрыт от восприятия, болтается где-то на периферии.

Иногда я специально вдыхаю глубже, чтобы напомнить, что вообще жива.

Всё это так глупо.

Я прячусь от Дубовского в его же доме, ухожу, стоит ему появиться на горизонте. Не из мести, не из злости, просто чтобы он больше не мог меня выбить из этого окаменелого спокойствия. Я держусь за него, как утопающий за последний на корабле круг.

Просто не думать о том, что тебя беспокоит — чем не выход?

Иногда мне хочется спросить у Ларисы Васильевны или Арта, с которыми я вижусь днём, справляется ли Дубовский обо мне. Ну, просто чтобы знать, что я не превратилась в мумифицированный труп и не стою где-нибудь в кладовке. Но я не спрашиваю, потому что знаю ответ.

В тёмной кофейной горечи тонет мошка. Я болтаю остатки в чашке, гоняю по кругу и уговариваю себя ни о чём не думать.

Получается плохо, но я буду стараться.

Я думала, в этом доме только у Арта есть пугающая способность внезапно возникать из теней. Максим, оказывается, тоже так умеет — и пугает меня до колотья в сердце.

— Избегаешь меня. — Он утверждает, не спрашивает. Как отвечать на такое?

Пару мгновений мы просто смотрим друг на друга. Коридор пуст и тёмен, как моя голова последние несколько недель. Я неопределённо дёргаю плечом. Мол, ну да. Есть такое.

— И ты думала, что я не замечу? — почему-то с улыбкой говорит он. Выглядит натужно, словно его ранили в лицо и улыбаться теперь больно.

— Думала, что так будет лучше.

— Кому?

Вспыхиваю я моментально, как тлеющий уголёк в банке с кислородом.

— Вот только не надо, — начинаю я, закатывая глаз от раздражения, неопределённо машу возле лица, — вот этого вот. Пока мы игнорируем существование друг друга, всем легко и хорошо.

— Не похоже, что тебе легко. Или хорошо.

В точку.

Я тяжело вздыхаю, понимая, что объяснить что-то словами не всегда возможно. Дубовский занимает слишком много места в пространстве, мне возле него воздуха не хватает. Он чуть склоняет голову набок — всегда так делает, когда подозревает, что ему врут, — разглядывает меня, как натуралист редкую, но кусачую зверушку, случайно забежавшую в дом. Изломанная линия шеи и плеч в полутьме кажется высеченной из камня.

И правда хочется укусить.

— Я тебе не враг, — говорит он наконец, опираясь на стену рукой.

— И не друг. — Я делаю шаг назад. — Чего ты вообще хочешь?

Слишком близко.

Ещё немного и я закричу.

Он смотрит так, что грудную клетку мне будто вспарывают. И уходит, ничего не сказав.

Я думаю об этом следующим утром, когда мы всем табором едем в аэропорт. На соседнем сидении возбуждённо подпрыгивает Лизка, радуясь, как нормальный человек, возможности понежиться на тёплом островном песочке под чистым небом.

Вместе со мной полетят набрякшие тучи и болота, на которых опять кто-то воет, Бэрримор, так что я просто пытаюсь не портить ей настроение.

С нами новый водитель и Арт, которого Лизка то и дело беззлобно дразнит, добиваясь хоть какой-то реакции. Максим едет в другой машине. В этом нет ничего необычного. Я откидываюсь на сидение, прикрываю глаза.

Осталось не так много.

Просто дотерпеть.

И выбросить его из головы навсегда, как странное, почти выдуманное, приключение.

— Снимите номер, — буркаю я, когда Лизаветта просовывает руку вперёд и щекочет бедного Арта.