Невеста для чудовища - Ева Туманова

Столкновения с Германом происходят так часто, что можно перестать здороваться и прощаться.

Я подозревала, что он на чём-то сидит ещё до того, как услышала предложение попробовать. Эта вечная взвинченность, натужное веселье и цикличность настроения были громкими, как пароходная сирена. Но подозревать и получить прямое доказательство прямо в лоб — разные вещи.

Мне его жаль, потому что он не выберется.

Стоит рядом человек, живой, активный, смеётся, руками размахивает, как ветряная мельница, всё куда-то рвётся и на месте пять минут не усидит — а у тебя картинка сверху накладывается. Гроб и кладбище. И венок «от безутешных друзей».

Я отказываюсь от его щедрого предложения. Зря, что ли, в школе устрашающие плакаты рисовала? Вот так искусство спасает жизни.

Наверное, Герман просто прогуливал классные часы.

От Максима пахнет раскалённым песком и камнем, морским бризом, молодостью и уверенностью вожака стаи. Парфюм ложится сверху, бархатное покрывало на сундуке с сокровищами.

Когда мы возвращаемся из заграничных странствий, он кажется более уставшим, чем был до. Часто не спит по ночам. То и дело зачёсывает назад волосы, а потом смотрит на руку с лёгким недоумением — словно ожидает увидеть вылезшие пряди.

Во мне, как приблудившийся котёнок, зреет желание утешить. Это какой-то извращённый материнский инстинкт, больная жертвенность и матерьтерезианство в худшем его проявлении. Некоторые вечера мы проводим вместе — не наедине, само собой, рядом всегда свита шутов гороховых, которых нельзя не любить, — и тогда мне бывает сложно удержать руки при себе. Просто погладить. Естественный человеческий жест.

Я чувствую себя биполярницей с выслугой лет. Как в детской считалочке на ромашке: «К сердцу прижмёт? К чёрту пошлёт?». Моя тема.

Или ещё лучше.

Жениться?

Поцеловать?

Убить?

Первое уже выполнено, зато остальные два варианта существуют в суперпозиции. Не получается открыть коробку и установить определённость. Шрёдингеров кот воет и дерёт руки в кровь.

А время тает так быстро, что хочется схватить его и связать в петлю.

Мой сон крепок, но иногда кажется, что кто-то стоит по ту сторону двери. Я выбираюсь из постели, пробегаю на цыпочках и приникаю к ней, вслушиваясь в будущее.

— Жалко, — говорит Лизка, разглядывая потолок над собой, разморённая после девяти кругов SPA, от которых Данте пришёл бы в ужас.

Я поворачиваю голову на один градус, такая же ленивая и мягкая, как ромовая баба, утонувшая в пропитке.

— Жалко, что вы с ним не срослись, — поясняет она, едва ворочая языком. — Прикинь, каждый день так. До конца жизни.

— Который может наступить очень рано. И ты не выдержишь такое каждый день, через неделю переродишься в кисель, — я фыркаю, а сама обкатываю мысль про «не срослись».

Кажется, всё наоборот.

Я уж точно вросла куда-то, куда не должна была.

— Я выносливая, — заявляет куча из полотенец, когда-то бывшая Лизкой. — Ты меня недооцениваешь.

— Тогда сходи за водой, — коварно говорю я, и Лизаветта горестно стонет.

На горизонте уже маячит подписание долгожданного контракта, того, с которого всё началось и которым закончится. Вздымается шёлковая белая пыль, задувает корёжащий ветер и грохочет, грохочет неслышимый миру гром.

Мне хочется быть настолько драматичной, чтобы реальность начала казаться фильмом.

И тогда у неё, непременно, будет счастливый конец.