Тысяча поцелуев, которые невозможно забыть - Тилли Коул

Чувствуя, как тяжелеют веки, я прильнула к Руне.

— Поппимин?

— М-м?

— Тебе хватило меня? — Грубоватый тон резанул по сердцу, но я кивнула.

— Более чем. — И с улыбкой — специально для него — добавила: — Ты был особенный. Особеннее не бывает.

Он ничего не сказал, только вздохнул, прерывисто и резко.

Солнце поднялось выше, по-хозяйски заняв свое место в небе.

— Руне, я готова вернуться домой.

Руне сжал меня в последний раз и начал подниматься. Но прежде чем выпрямился, я поймала его руку. Он посмотрел на меня сверху вниз и моргнул, удерживая слезы.

— Я о том… я готова уйти домой.

На секунду Руне зажмурился. Присел. Взял мое лицо в ладони. А потом сказал:

— Знаю, малышка. Я почувствовал это в тот миг, когда ты решила.

Я улыбнулась и еще раз обвела все взглядом — берег, море, горизонт.

Время пришло.

Руне бережно поднял меня и понес через пляж к машине. Я любовалась его прекрасным лицом, а он смотрел на меня.

Я повернулась к солнцу. Взгляд упал на золотистый песок, и в тот же миг сердце наполнилось невозможно ярким светом.

— Посмотри, — прошептала я. — Посмотри на наши следы на песке.

Руне оглянулся и затаил дыхание. Потом снова повернулся ко мне.

— Ты нес меня, — прошептала я дрожащими губами. — В самые трудные времена, когда я не могла идти… ты пронес меня через все.

— Вместе навсегда. — Его голос надломился. — На веки вечные.

Я глубоко вдохнула и, прильнув к его груди, выдохнула:

— Забери меня домой, малыш.

Пока мы ехали, я ни на секунду не отвела от него глаз.

Я хотела помнить его таким.

Всегда.

Пока он не вернется в мои объятия. Навечно.

Руне

Двумя днями позже

Два дня на кровати рядом с Поппи. Я не сводил с нее глаз, запоминая каждую черточку. Обнимал. Целовал, доводя счет до тысячи.

Вернувшись с пляжа, мы обнаружили, что кровать придвинута к окну, как в больнице. Поппи слабела не по дням, а по часам, но каждая уходящая минута была наполнена счастьем. Ее улыбки поддерживали и нас.

Я гордился ею.

Оставаясь все время в ее комнате, я видел, как члены семьи прощаются с ней. Слышал, как сестры и Диди говорили, что еще увидятся с ней. Я не позволял себе слабости, видя, как родители не позволяют себе слез по своей дочери.

Когда миссис Личфилд отошла в сторонку, Поппи протянула руку. Она звала меня. Собравшись с силами, я двинулся к кровати на одеревенелых ногах.

Как бывало всегда, у меня захватило дух от ее красоты.

— Hei, Поппимин. — Я опустился на краешек матраса.

— Привет, малыш, — ответила она едва слышно.

Я взял ее руки в свои и, наклонившись, поцеловал в губы.

Поппи улыбнулась, и, как случалось всегда, ее улыбка растопила мое сердце. Шумный порыв ветра пронесся за окном, царапнув стекло. Поппи тихонько охнула. Я повернулся посмотреть, что такое она увидела.

Ветер уносил целое облачко кружащихся лепестков.

— Они уходят…

Я на секунду зажмурился. В том, что Поппи уходила в тот же день, когда вишневые деревья теряли свои лепестки, было что-то символичное. Словно они сопровождали ее душу домой.

Ее дыхание стеснилось, и я снова наклонился, зная, что в последний раз могу прижаться лбом к ее лбу. Поппи поднесла руку к моим волосам.

— Люблю тебя, — прошептала она.

— И я люблю тебя, Поппимин.

Когда я отстранился, Поппи посмотрела в мои глаза.

— Я увижу тебя в твоих снах.

— Я увижу тебя в твоих снах, — прохрипел я, стараясь не дать воли чувствам.

Поппи вздохнула, и ее лицо осветила тихая, спокойная улыбка. Потом она закрыла глаза, слегка подняла подбородок для последнего поцелуя и сжала мою руку.

Склонившись над ней, я прижался губами к ее губам в самом последнем, самом нежном, самом важном поцелуе.

Поппи выдохнула через нос, и ее сладкое дыхание окутало меня.

Больше она не дышала.

Усилием воли я заставил себя отстраниться, открыть глаза и посмотреть на Поппи, уснувшую уже вечным сном. Она была прекрасна. Как и при жизни.

Не в силах отступить, я поцеловал ее в щеку, потом еще и еще раз, повторяя шепотом:

— Тысяча первый. Тысяча второй. Тысяча третий. Тысяча четвертый…

Кто-то положил руку мне на плечо. Я оглянулся — мистер Личфилд печально качал головой.

Меня захватил шквал эмоций. Я не знал, что делать. В моей руке все еще лежала неподвижная рука Поппи. Я не мог ее отпустить, но потом вдруг понял очевидное: она вернулась домой.

— Поппимин… — прошептал я и посмотрел в окно, за которым все еще кружились сорванные лепестки. Обернувшись, я увидел на полке стеклянную банку и одно-единственное бумажное сердечко. Рядом лежала ручка. Я выпрямился, взял и то и другое и вышел на крыльцо. В лицо ударил ветер. Я прислонился к стене и смахнул текущие по щекам слезы. Потом сполз по стене на пол, положил сердечко на колени и написал:

Я отвернул крышку, положил последнее розовое сердечко в банку, закрыл ее. А потом…

Что дальше? Я огляделся и, не обнаружив ничего, что могло бы подсказать ответ, пододвинул к себе банку, обхватил колени и уткнулся в них лбом.

За спиной скрипнула ступенька. Я поднял голову и увидел своего отца. Наши взгляды встретились, и одного этого ему хватило, чтобы понять — Поппи ушла. В его глазах блеснули слезы.

Сдерживаться больше не было сил. Я не расплакался — зарыдал. И в какой-то момент почувствовал, что меня обняли. Я напрягся, но дальше дело не пошло. В этот раз мне было это нужно.

Мне нужен был он.

Отбросив последние охвостья злости, я упал в его объятия и выпустил все, что скопилось за последнее время. Отец дал мне такую возможность и стоял со мной на крыльце до самых сумерек. Молча, ничего не говоря, не произнося ни слова.

Это был четвертый момент, который определил мою жизнь, — потеря моей девушки. И отец, понимая это, просто поддержал меня.

Уверен, прислушавшись к завываниям ветра, в них можно было бы услышать легкий смех Поппи, уходившей, пританцовывая, домой.

* * *

Поппи похоронили через неделю. Служба была прекрасная, какой она и заслуживала. Небольшая, уютная церковь оказалась самым подходящим местом для прощания с девушкой, всем сердцем любившей родных и друзей.

После службы я