Григорий Джаншиев - Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 1

690

Русский Вестник, 1858, март.

Если бы Катков ничего не написал, кроме этой прекрасной защиты свободы слова и печати, и тогда бы имя его не пропало бесследно. И этот публицист мог впоследствии дойти до того, чтобы всякое противоречие ему считать государственною изменою, чтобы иметь нахальство выдавать своих литературных противников «за мошенников пера и за разбойников печати!» Этот убежденный защитник свободы печати мог договориться до таких нелепостей, будто свобода печати возможна только в России, потому что… существует цензура… Личные ли страсти или счета тому причиною (как известно, походы Каткова против университета, суда следовали вскоре после личных столкновений с ними. См. ниже §Н. С. Тихонравов), или то органическое увядание умственных сил, которого редко кто избегает и от воздействия которого заранее так предусмотрительно открещивался Ренан в своих Souvenirs de l’enfance et dejeunesse, но факт циничного осмеяния и оплевания под старость убеждений, высказанных в возрасте зрелого мужа, – явление столько же прискорбное, сколько и скандальное. Замечательно, что М. Е. Салтыков, раньше всех с изумительною проницательностью разгадав по первым пробам пера в области литературной монополии и сыска полет будущих «московских премудрых сов», горячо защищал начало терпимости. «Свобода мысли, – писал он, – такое святое дело, что правом гражданства должны пользоваться даже такие мысли, которые кажутся нам несправедливыми. Если общественный идеал еще не выяснился до такой степени, чтобы быть признанным всеми одинаково, и если, с другой стороны, общество довольствуется в официальной, торжествующей своей форме одними азбучными истинами, из этого вовсе не следует, чтобы все члены общества непременно обязывались довольствоваться азбучными истинами, и чтобы тот или другой член не мог иметь своего особого представления об идеале»… Восставая против «неблаговидной страсти Русского Вестника Каткова к единоторжию мысли и суда», Салтыков писал в конце 1863 г.: «Спорьте, мм. гг., опровергайте, даже доказывайте, что «Современник» несправедлив с вашей точки зрения, но позвольте вы ему быть справедливым с своей точки зрения! Ведь притязания ваши клонятся ни много ни мало к тому, чтобы сделать из всех деятелей литературы чистописцев, смиренно заносящих на бумагу изречения М. Н. Каткова… Ну, нет, мы на это не согласны! И совсем не потому мы не согласны, чтобы считали для себя унизительным писать под диктант М. Н. Каткова, а просто потому, что имеем свой собственный образ мыслей». (М. Е. Салтыков – Пыпина. С. 74).

Русский Архив, 1885. № 11.

См. с. 59 представления Ковалевского в Государственный совет 1859 г. № 1068. C.1; Представления Валуева, 1864 г. № 183.

«Сосредоточиваясь в самих себе и размышляя о вещах мира сего, вы, – писал Салтыков в 1860 г. об этом времени, – невольным образом мысленно переноситесь к временам вашей юности, к тем золотым временам, когда с кафедры к вам обращалась живая речь, если не самого Грановского, то одного из его учеников, вызывая к деятельности благороднейшие инстинкты души, когда с иной, более обширной кафедры, лилось к вам полное страсти слово Белинского, волнуя и утешая вас и наполняя сердца ваши скорбью и негодованием и вместе с тем указывая цель для наших стремлений… Да, замечательное было это время, когда слово служило не естественною формою для выражения человеческой мысли, а как бы покровом, сквозь который неполно и словно намеками светились очертания этой мысли, и чем хитрее, чем путаннее сплетен был этот покров, тем скорбнее, тем нетерпеливее трепетала под ним полная мощи мысль, и тем горячее отдавалось ее эхо в молодых душах читателей и слушателей! То было время, когда мысль должна была оговариваться и лукавить, когда она тысячу раз вынуждена была окунуться в помойных ямах житейского базара, чтобы выстрадать себе право хоть однажды, хоть на мгновение засиять над миром лучом надежды лучшего грядущего обновления! И стало быть крепки были эти люди, если и при такой обстановке не изолгались, не сделались отступниками (Соч., II, 144–145).

Весьма любопытный отзыв М. Е. Салтыкова приведен в статье г. Пыпина в: Вестник Европы, 1889. №ю.

Любопытен был также проект И. С. Аксакова с установлением полной свободы печати и подчинением преступлений печати исключительно ведению суда. § 1 проекта гласил: «Свобода печатного слова есть неотъемлемое право каждого подданного Российской империи без различия звания и состояния». См. собр. соч. Т. IV, 366.

С. 47 Отзыва Головнина от 7 декабря 1863 г. № 11 510.

По поводу этого мероприятия Никитенко пишет: «Валуев хотел установить карательную цензуру, взялся за это, не сумел сделать и проволочил дело до появления на сцену Головнина; этот теперь его и обошел. Сущность цензуры забрал себе, а ее темную невыгодную сторону оставил Валуеву. Вышла совершенно басня «Ворона и лисица» (II, 31). – Оказывается, – писал Никитенко, – у Валуева гораздо более бюрократический взгляд на вещи, чем он заставлял меня думать сначала». II, 335.

Пр. Фойницкий (Сборник Государ. Знаний, т. II) видит в такой передаче шаг вперед в истории нашего законодательства о печати, свидетельствующий, что печать вышла из периода «опеки» и вступила в период «полицейского» управления, которое автор приравнивает к положению «временнообязанных» крестьян. Настоящее освобождение наступит, по мнению автора, с переходом дел о печати в область «права», т. е. в ведение суда. М. Е. Салтыков довольно скептически относился к указанному «прогрессивному шагу» и с пророческою проницательностью высказывал опасение, что «полиция, привыкнув иметь дело с врагами общества, незаметно для самой себя, перенесет это воззрение и на литературу» (с. 585, н. ст. Пыпина).

Первоначально предполагалось это временное ограничение допустить лишь до введения судебной реформы (прим. к § 1 проекта), но впоследствии оно сделалось общим правилом, так что и по открытии новых судов на провинцию не была распространена эта льгота.

Ввиду того, что в настоящее время между предостережениями иногда проходят годы и десятилетия (в 1891 г. был случай – дачи второго предостережения Русским Ведомостям спустя 13 с лишком лет после первого предостережения), не безынтересно ознакомиться с текстом ст. 105 проекта, которая гласит так: «Повременное издание, в течение одного года подвергшееся двум предостережениям, по третьему считается прекращенным, если это предостережение состоится в течение того же самого года или последующих 3 месяцев» (см. с. 21 проекта уст. о книгопеч., составленного в 1863 г. при мин. внутр. дел).

С. 48–49. Отзывы Головнина.

С. 59 Отзыва бар. Корфа. Группировка доказательств сильно напоминает аргументацию Дж. Ст. Милля в его «Свободе».

Ibid. С. 75.

Ibid. С. 68.

Журн. деп. зак. Государ. совета, 1865. № 4. Вообще, большинство сделанных против проекта замечаний Валуев оставил без внимания и обыкновенно ограничивался стереотипною фразой: «Остаюсь при моем мнении», и не выходил, по словам Никитенко, из тесной рамки бюрократизма (см. Дневник его в «Русской Старине» 1891 г. № 6. С. 619). Ср. § 29 гл. VI.

Самое же освобождение вообще книг известного объема от предварительной цензуры Валуев в своем представлении Государственному совету мотивировал «серьезностью содержания их, значительностью продажной платы и ограниченностью в обращении» (см. пред. от 17 ноября 1864. № 183. С. 12). Таким образом ясным, точным критерием для распознания типографиею издания, подлежащего предварительной цензуре, от освобожденных от нее, был внешний вид книг (в проекте Валуева везде говорится о книгах, и только в Государственном совете, расширившем, а не стеснившем свободу печати сравнительно с проектом, слова книги заменены были сочинениями), объем их 10 листов для оригинальных сочинений и 20 для переводов. Ни буква закона 6 апреля, ни дух его не согласуются с установившеюся с 1896 г. цензурною практикой, в силу коей требуется предварительная цензура, например, для предисловия и примечаний к иностранному переводу или к оригинальному сочинению.

Записку для Норова редактировал академик А. В. Никитенко (см. Дневник его. Русск. Стар., 1891. № 16. С. 619).

«Когда похвалил, – пишет под 23 января 1865 г. в своем Дневнике Никитенко, – записку М. А. Корфа М. Н. Любощинскому (впоследствии член Государств, совета, 1891), Марк мне сказал: “Записка может быть хорошею, но думаете ли вы, что Корф будет поддерживать свои мысли? Поверьте, он от всего отречется, если ему представится малейшая возможность кому-либо угодить”». Так и случилось. Когда Норов, человек, по крайней мере, честный, начал упрекать Корфа, что тот отступает от собственных своих мнений, Корф отвечал: «Да из-за чего, Авраам Сергеевич, горячитесь! Ведь это все пустяки». – Под 28 января у Никитенко находим такую запись: «Совет (государств.) сначала стремился ограничить неограниченную власть мин. внутр. дел и исправить многие недостатки проекта, а кончил полным на него согласием». Первый Корф протестовал против собственных мнений, написанных так умно. Хотя Норов и представил в нашей с ним записке мнение против, однако это было гласом вопиющего в пустыне. «Неужели, – спросил я у статс-секретаря С. И. Зарудного, – у вас все дела так делаются?» – «А то какже иначе: разумеется, так! – отвечал он. – Выходит, что я преувеличивал мое недоверие к подобным толкам… Валуев торжествует, а здравый смысл и общая польза плачут» (Русск. Стар., 1891. № 6. С. 623–625).