Казимир Дзевановский - Архангелы и шакалы

До сих пор мы применяли к стране, расположенной южнее Египта и занимающей северные области современной Республики Судан, название Нубия. Однако исторически оно не оправдано, так как впервые засвидетельствовано лишь в X в. н. э. Египтяне и другие народы, а также сами жители, как это видно из сохранившихся надписей, именовали ее Куш. В последние годы специалисты все чаще предпочитают это название, перемежая его соответственно с терминами «Напатское царство» для VIII-VI вв. до н. э. и «Мероитское царство» для VI в. до н. э. – IV в. н. э. (по названию обеих столиц – Напата и Мероэ, сменивших одна другую).

Что касается племен так называемой культуры С, то, как справедливо отмечает К. Дзевановский, о ней «нам известно очень мало». При современном уровне знаний можно лишь сказать, что они жили, очевидно, к востоку и западу от долины Нила[5]. На протяжении последующих столетий новые выходцы с запада, востока и юга оседали на берегах Нила, ассимилируясь, смешиваясь с теми, кто жил здесь прежде, воспринимая их язык и обычаи. Возможно, современные нубийские диалекты восходят к этому времени, как указывает наличие в них слов, заимствованных из египетского языка. Поэтому вполне допустимо, что еще задолго до формирования Напатского царства, т. е. до VIII в. до н. э., население Куша по своему этническому составу было сходно с населением современной Нубии, причем на юге сильнее сказывалась примесь негроидных элементов.

Более чем сомнительна гипотеза о влиянии наскальных изображений мезолитической эпохи Испании на наскальные рисунки, обнаруженные в районе Вади-Хальфы. Такие прямые и тесные связи между двумя отдаленными друг от друга на тысячи километров областями решительно ничем не подтверждаются. Что касается сходства, то оно объясняется стадиальным соответствием.

Далеко не всегда удачны, как уже говорилось, исторические аналогии и параллели, когда К. Дзевановский, очевидно для вящей наглядности, сопоставляет события и факты далекого прошлого с современными. Например, что общего между политикой Египта в покоренном им «презренном Куше», как называли его в своих победных реляциях фараоны, и политикой капиталистической Англии в Индии? В равной степени неопределенно и сравнение крепостей, воздвигнутых египтянами вдоль берегов Нила южнее первого порога, с «линией Мажино». Они создавались в совершенно разных условиях и преследовали абсолютно разные цели, потому что и противники, и задачи, стоявшие перед строителями, ничего общего между собой не имели. Подобного рода примеры можно умножить.

То ли по неосведомленности, то ли желая еще сильнее подчеркнуть значение открытий польской археологической экспедиции, которые и без того не оспариваются, К. Дзевановский пишет, что при первых, по сути дела, разведочных изысканиях, проведенных в Фарасе в 1909 г. известным английским египтологом Ф. Гриффитсом, помимо некоторых древнеегипетских памятников (о них еще будет сказано), удалось исследовать лишь «небольшую христианскую церковь... так называемую... церковь у ворот над рекой. И это все». Далее автор задает вопрос, что побудило К. Михаловского избрать именно Фарас для работ возглавляемого им коллектива: «Была ли это простая случайность? Или внезапное откровение? Или, быть может, результат большого опыта? Профессор молчит». Думается, что ответить на этот вопрос не так уж сложно, если основательно ознакомиться с литературой предмета, как, несомненно, и сделал при подготовке к экспедиции К. Михаловский. От серьезного и добросовестного ученого иного ожидать было трудно.

Еще до Ф. Гриффитса, в 1908-1909 гг., в Фарасе, так же как и в ряде других древних поселений этого района, побывала экспедиция Музея Пенсильванского университета, в которой принимали участие английские ученые. Один из них, архитектор Д. Майльхем, специально занимался изучением средневековых церквей Нубии, точнее, их руин[6]. В Фарасе он описал, измерил и нанес на план две церкви, которые назвал «Северной» и «Южной». Кроме того, в развалинах крепости были открыты две часовни со следами фресок, изображавших святых или апостолов. Установить это точнее оказалось невозможным, так как фрески почти не сохранились[7].

Кроме того, на основании письменных источников было известно, во-первых, что в Фарасе в VI в. н. э. обосновался принявший христианство царь племени нобатов, или нубатов (они-то и дали название всей стране), Силко. Владения его простирались от первого до третьего порога Нила[8]. Во-вторых, и это также не подлежало сомнению, Фарас избрали своей резиденцией епископы одной из нубийских епархий[9]. Наконец, в-третьих, в описаниях некоторых путешественников и историков, в частности французского ученого Э. Катрмера, упоминалось о множестве христианских памятников, имевшихся в Фарасе; одних разрушенных церквей, не считая часовен, насчитывалось семь.

На противоположном, восточном берегу Нила в Аддендане, т. е. на расстоянии 2,5-3 километров по прямой от Фараса, Д. Майльхем обследовал руины еще двух церквей, причем в одной из них видны были явные следы фресок. К сожалению, от изображенных фигур уцелели лишь ноги и нижний край одежды.

Сам К. Михаловский в последнем опубликованном им отчете, подводящем предварительные итоги раскопочного сезона 1963/64 г., пишет: «Принимая во внимание, что проведенные 50 лет назад исследования Ф. Гриффитса дали с точки зрения археологии общее представление об этом районе, которые впоследствии были дополнены работами У. Адамса, Л. Кирвана и Ж. Веркутте, мы решили начать с раскопок Большого холма внутри ограды, так как представлялось, что она окружает наиболее важные руины древнего Фараса»[10].

Таким образом, профессор К. Михаловский имел все основания надеяться на более или менее значительные находки в месте, избранном им для работ экспедиции. Конечно, известный риск был, но он неизбежен при археологических раскопках. Кроме того, – и это очень существенно – раскопки следовало организовать так, чтобы по возможности скорее добиться существенных результатов и привлечь к ним интерес, что обеспечит приток средств, которые, как правило, далеко не щедро ассигнуют археологам. И здесь нельзя не воздать должного знаниям, чутью и организационным талантам К. Михаловского, сноровке и энтузиазму его сотрудников, открытия которых действительно прославили польскую науку, ибо они оказались в числе наиболее значительных, сделанных за последние годы в рамках кампании ЮНЕСКО по спасению памятников древности в зоне затопления.

Теперь мы вправе утверждать это со всей определенностью, так как уже опубликованы два первых тома подробного отчета (третий вскоре должен выйти в свет) о работах экспедиции, охватывающих 1961-1962 гг., а также предварительные сообщения о том, чего удалось достичь в последующие годы.

И вновь следует отметить большую заслугу К. Михаловского, сумевшего столь оперативно поделиться с научной общественностью результатами своих исследований. Подавляющее большинство полных отчетов других экспедиций до сих пор не издано, в основном из-за недостатка средств. Видимо, решающее значение имеет преимущество социалистической системы, не принимающей во внимание одни лишь меркантильные соображения, когда речь идет о науке.

Согласно первоначальному плану, исследования польской археологической экспедиции, приступившей к работам в Фарасе в феврале 1961 г., были рассчитаны на два года. Однако достигнутые результаты заставили удлинить этот срок, и не только потому, что консервация найденных фресок заняла много времени. Были все основания надеяться на новые, быть может, и не столь значительные, но все же существенные находки. В какой степени оправдались эти надежды?

О третьей раскопочной кампании мы узнаем из книги К. Дзевановского. Постараемся вкратце рассказать о дальнейшей работе польских археологов, которые основной своей обязанностью считали, как и раньше, спасение уникальных фресок епископского собора Фараса.

Размах и темпы строительства Асуанской плотины, воздвигаемой при непосредственной помощи Советского Союза, неотвратимо приближали время затопления страны. Поэтому с октября 1963 г. по апрель 1964 г., когда длилась четвертая раскопочная кампания, была завершена работа по снятию и предварительной консервации фресок. Всего упаковали и отправили в Хартум и Варшаву в соответствии с соглашением, заключенным с правительством Судана, 69 фресок. Общее количество памятников монументальной живописи, найденных и спасенных польскими учеными, достигает 170, причем отдельные композиции имеют весьма внушительные размеры – 7 метров длины и 4 метра высоты.

Обеспечив сохранность фресок, археологи приступили к разбору тех стен собора, которые были сложены из вновь использованных плит эпохи Нового царства и мероитского времени.